и израсходовал большую часть силы хора на защиту. Вышло не слишком-то хорошо, он потерял почти сотню человек, и воля бросилась на него. Она знала, как живут простые смертные, и послала Мортирмиру волну отвращения и ненависти к себе, говорила о его неудаче, его любви к своим собратьям, предательстве их надежд.

Одайн ошибались, как ошибся бы и человек на их месте. Мортирмир не очень интересовался людьми. Он защищал их, потому что это могло принести ему победу… но, потеряв людей, он все равно мог бы победить, и волна принуждения прошла мимо него. Зато он почерпнул из нее кое-какие сведения. Он изменил свою стратегию, перенастроил щиты хора и моментально обменялся мыслями с женой и магистром Петраркой.

В реальности стреляли пушки. Это сработало: воля боялась их. Да, на самом деле они почти не причиняли ей вреда, но Габриэль правильно рассудил, что воля должна смотреть на мир в очень долгой перспективе. Она не могла позволить себе осаду своего могущества пушками.

Воля защищала себя, но пушки грохотали со страшной силой, и защита требовала множественных манипуляций с энергией, из-за чего в эфире читалось очень много о воле. Мортирмир долго смотрел туда и наконец сотворил заклинание.

У него опять ничего не вышло, огненные шары разбились о великолепный щит, закрывающий червей. Одайн нанесли ответный удар.

В реальности этот удар выглядел как молния длиной в двести шагов, и она прожгла щиты малого отряда в дюжине мест. Комнин, идущий во главе схолариев, рухнул с коня — половина его тела пылала огнем. Его спас только один из лучших амулетов Мортирмира. У него за спиной сотня жителей Ливиаполиса умерла в одно мгновение.

Граф Зак умер, когда воздух в его легких загорелся. Вместе с ним погибло сорок вардариотов. Белая молния ударила в Пищальников, убив дюжину вениканцев и одного ифрикуанца. Малый отряд двинулся вперед, в огонь.

Войско наемников последовало за ним. Люди с флангов пробивались вперед, потому что мужество заразительно и потому что у них не было другого приказа. Изюминка встала во главе наемников. Граф Симон был не из тех, кто ждет, когда люди сражаются, а герцогиня, которая легко шагала во главе пугал, мечтала отомстить чудовищу, олицетворению своих страхов, воплощению своих ночных кошмаров.

Пугала шли вместе со всеми.

Но впереди всех был малый отряд, их уже отделяло от огромного скопища червей меньше пятисот шагов, и они шли все быстрее — потому что боялись и хотели поскорее покончить с этим.

Снова ударили пушки.

Воля ответила, сосредоточив на орудиях все свои усилия. Но хор ждал этой атаки, и теперь воля колотилась в щиты, сбивая один и тут же наталкиваясь на второй. Пушки были приманкой. Мортирмир был уверен, что воля нападет именно на них.

Теперь Мортирмир перехватил инициативу, и ни один пушкарь не погиб.

Мортирмир все создавал и создавал щиты одновременно с ослепительным набором атак: яркие огненные шары, разноцветные молнии, ветер всех цветов радуги и других, уже недоступных человеческому глазу.

Воля остановила все атаки.

Если честно, мир за щитами представлял собой безумную какофонию шума и света.

— Попробуй хотя бы немного отвлечь их, — сказал Мортирмир во Дворце Габриэля.

Люди падали. В рядах малого отряда появились бреши. Схоларии прекратили наступление. Вардариоты не могли больше двигаться вперед и, несмотря на крики Криакс, дрогнули и побежали. Руки у гильдейцев Эдварда дрожали.

Но…

Пока Габриэль готовился в своем Дворце, Святая Екатерина плыла вперед. Войско наемников разделилось, чтобы обойти малый отряд с двух сторон. От водоворота хаоса их отделяло всего сто шагов.

Габриэль, несмотря на свои опасения, приготовился колдовать. Он вошел в свой Дворец и помахал Пруденции.

— Ты уже очень близко, — тихо сказала она.

— Мои друзья умирают, — ответил он.

— Да.

Он указал на три простых знака.

— Позволь мне, — попросила она. — Тебе не стоит сейчас работать с силой.

В реальности Габриэль усилил свой голос.

— Лучники! — крикнул он. — Рыцари! Вперед!

Затем он отодвинул Анну Вудсток и бросился навстречу буре. Он не видел, что этруски и пугала тоже идут вперед. Он не видел, что Калли выпускает одну тяжелую стрелу за другой, целясь в чудовищную тварь, да повыше. Он не видел Тома Лаклана, Майкла, Изюминку, Фрэнсиса Эткорта и других, которыми он командовал годами.

Но он знал, что они рядом.

Все вместе они наступали на врага.

Щит одайн был подобен стене из мягкой глины: липкой, приторной, отвратительной, мучающей все чувства до единого. Но мягкой.

Копье резало его, как масло, и Габриэль на мгновение вспомнил, как боролся с проклятием своей матери. Каждый удар оружия пробивал дыру в щите. И тут он увидел гору червей на другой стороне, тысячу тысяч прожорливых пастей. Он глубоко вздохнул и продолжить рвать щит, хотя черви уже смотрели на него. В двух шагах справа меч Плохиша Тома огненной молнией взрезал щит, и даже в адской пасти одайн Габриэль услышал крик:

— Лакланы за Э!

А потом он начал убивать. Это походило на учебное упражнение, он будто резал воздух. Черви имели примерно такую же плотность, как их щит, и они пытались бежать от него и Лаклана; сверкающая серая стена, испещренная многочисленными пастями, корчилась и отползала.

Том Лаклан небрежно, как на турнире, нанес два удара по трещине в щите. Габриэль ударил слева от себя, расширяя разрыв.

Мортирмир уже не выдерживал яростных атак. Но теперь он был не один, и Танкреда плела свою паутину быстрее герметического паука, пока магистр Петрарка ткал полотно обмана и примирения. Морейский магистр упал, обессиленный, и был убит, хор дрогнул, и щиты замерцали. Умирали люди, умирали ирки. Но…

Хор держался. Воля отвлеклась, мечи вгрызались в нее в реальности, а алмазно-твердый гибкий щит лопался во многих местах. Воля передумала, и в эфире зазвучали ее мысли: миллионы составляющих ее существ требовали, приказывали, кричали, получали ответы.

Мортирмир нашел то, что искал в тумане связей, объединявших одайн. Вместе с хором он расшифровал эту связь. Проанализировал. Подготовился.

Если бы это был поединок на мечах, то все атаки, все молнии, все огненные шары, все мечи оказались бы всего лишь обманом. Финтом.

Мортирмир собрал остатки силы в своем хоре.

Его шахматная доска опустела. Схема была завершена. У него не осталось и мгновения, чтобы насладиться моментом своего торжества или своей смерти.

Он создал заклинание. Один импульс, один луч света. Или, может быть, одна нота. Или один цвет. Текстура. Эмоция.

Он бросил заклинание в ту связь, которая объединяла одайн, и влил в него силу…