- …от людского равнодушия, от того, что позволено было свершиться неладному…

- Надо туда, - Анна первой ступила на лестницу и Аграфену Марьяновну за собой потянула. – Скорее…

- Ибо позабыли люди старый порядок! – голос жреца, усиленный волшбой, которая висела над ним этаким темным пологом, разносился над площадью. – Приняли ведьм, приняли магов, решивши, что вот они, боги…

Колокола гремели.

Народ тревожился.

- Поберегись! – донесся крик, заставивший Аграфену Марьяновну оглянуться: людское море расступилось, пропуская конную дружину.

Чьих они?

Не разобрать. Только тускло поблескивает броня, и оттого становится вовсе не по себе.

- И ныне свершится суд! Праведные спасены будут…

- Заткнись, - рявкнула Анна, вытерев руку о платье. И голос её прозвучал громко, раздраженно. От удивления, не иначе, жрец замолчал.

Анна же встала на краю лестницы и поглядела на людей.

- Чего собрались? – спросила она раздраженно, и руки в бока уперла. – Слышите? Набат бьет! Домой идите.

- Что ты себе позволяешь, женщина! – встрепенулся жрец и руками махнул, подзывая служек, которые, может, и не отличались особою набожностью, зато были высоки и телом богаты.

- То и позволяю, - Анна глянула на жреца мрачно, исподлобья. – Что давно должна была. Ты…

Она ткнула пальцем в грудь, и жрец попятился.

- Ты и подобные тебе забрали право говорить от имени богов, - и голос Анны загрохотал, перекрывая даже звон колоколов. – Вы забрали себе дома их. И поселились в этих домах…

Еще одна кавалькада оружных людей обогнула храм, устремляясь к берегу. Аграфена Марьяновна проводила их задумчивым взглядом.

- Вы внушаете свои мысли, говоря, что так пожелали боги.

- Сумасшедшая! – жрец-таки опомнился.

А вот толпа загудела, только гудение это было тревожным, чувствовались в нем и страх, и недоумение, и гнев скрытый, который того и гляди выплеснется.

На кого?

Аграфена Марьяновна убрала недожеванное мясо и поглядела на людей.

На небо.

На солнце, что еще не коснулось крыш, но осталось до того самая малость. И крыши эти уже вызолотились угасающим вечерним светом.

Вздохнула.

И руки подняла, дотягиваясь до света, а тот и поплыл, что в пальцы, что сквозь них, по запястьям и в рукава, наполняя их до края.

Кто-то ахнул.

Аграфена Марьяновна же, зачерпнувши света горстью, щедро плеснула его на алтарный камень. Ставленный уже в поздние времена, был он велик, огромен просто-напросто, и длинен, и уродлив, несмотря на цветы, что его украшали. Цветы-то к концу дня подвяли, а над разложенными подношениями кружили мухи. Но свет… свет ничего-то против мух не имел.

Он вошел в камень.

И камень стал солнцем.

Он вспыхнул так ярко, что и Аграфены Марьяновны глаза заслезились. Отшатнулся жрец, заслоняясь от света. Кто-то охнул, кто-то завыл, опять же громко, страдаючи. И подумалось, что этим людям и чудо-то не в прок, но Аграфена Марьяновна глаза вытерла.

И сказала строго:

- Идите по домам, добрые люди. Готовьтесь.

- К чему, матушка? – спросила женщина, что стояла на высокой ступеньке, почитай, у самого алтаря.

- Злое идет, - Анна коснулась пылающего камня, а потом этой вот женщины, оставляя на челе отпечаток высшей силы. И женщина посветлела ликом.

Улыбнулась.

Поклонилась до земли.

- А беда твоя больше не беда, - произнесла Анна. – Иди и… только, как оно случится, себя береги. Добре?

- Д-да, матушка…

Анна хотела ответить, что вовсе она не матушка, а матушка вона, рядом стоит, глядит на жреца, который её-то взглядом сверлит, но промолчала. Вот не нравился ей этот человечек.

И те, что за его спиной стояли.

И те, что из храма выглядывали, словно мыши из старого амбара. И сам храм тоже не нравился. Уж больно темен, страшен, тесен.

Нет уж… другое надобно, и Анна, сполна зачерпнув света, поднесла сложенные лодочкою ладони к губам, да дунула, что было силы. С ладоней поднялся ворох искр, что превратились в бабочек, а те, закружились, множась на глазах, чтобы осыпаться на площадь сияющим дождем.

И стало легче дышать.

Будто та пакость, что повисла над городом, нет, не сгинула, но отступила, отползла, испугавшись этого вот света.

- Нет зла в ведьмах. Нет зла в магах. Нет зла в боярах или селянах. Зло в людях, а кто уж тот человек, тут не угадаешь, - сказала Аграфена Марьяновна. – Так что, идите, люди добрые, домой. Да заприте двери. Закройте ставни. Спрячьте малых да слабых.

- Па-а-аберегись! – донеслось с краю рынка.

- Правьте мечи, у кого есть, а у кого нет – топоры да косы, вилы, луки… готовьтесь, что ныне тяжко будет, - закончила Аграфена Марьяновна. – Тяжко будет, но…

Жрец подобрался бочком, бочком и за руку схватил.

- Что ты несешь…

И с воем откатился, закружился, сбивая рыжее пламя, а после вовсе упал.

- Идите. И не слушайте тех, кто говорит, что надобно людей резать, ведьм там или еще кого… что, когда вы всех порежете, тогда-то и счастье наступит.

Аграфена Марьяновна поглядела на прислужников, которые под этим взглядом попятились, да только в храме скрыться не успели: захлопнулись тяжелые кованые двери, отрезая люд от божьей благодати.

- Не бывает такого, чтобы счастье на крови безвинных… а потому… идите.

И рукой махнула.

Толпа, замершая, внимавшая то ли словам, то ли вот этому свету, что продолжал наполнять алтарь, покачнулась и… отступила.

Люди и вправду начали расходиться. Не сразу, но с каждою минутой становилось их меньше да меньше. А вот жрец, сбивши пламя, поднялся.

- Вы за это еще поплатитесь, ведьмы!

- Сам дурак, - незло ответила Аграфена Марьяновна и, вытащив кусочек говядины – вот как знала, что проголодается, спросила. – Будешь?

- Вы… вы…

- Боги не вмешиваются в дела людей без особой на то надобности, - сказала она, мясо обнюхивая. – Однако, коль уж случится…

Жрец заклекотал, совсем уж по-петушиному.

- Ты не злись. Возвращайся… в храме-то стены толстые. И… - Аграфена Марьяновна вцепилась в мясо зубами. – Потом, после, люди всенепременно спросят, кого вы за этими стенами укрыли, когда пришла беда.

Анна же кивнула.

И на небо глянула.

Свет светом, благодать благодатью, а тьма никуда-то не подевалась. И беспокойствие только крепло. Да и вправду, возвращаться надобно… только…