ее в своих ладонях и без позволения уселся в изголовье кровати. Голова регента все еще покоилась на подушке, глаза были чуть приоткрыты, однако Гонзаго прекрасно видел, что его высочество внимательно за ним наблюдает.

— Ну вот, Филипп, — с подчеркнутой доброжелательностью заговорил регент, — так оно все и выясняется.

Сердце у Гонзаго сжалось, однако виду он не подал.

— Ты был несчастен, а мы об этом ничего не знали! — продолжал регент. — это по меньшей мере недоверие.

— Это недостаток смелости, ваше высочество, — тихо возразил Гонзаго.

— Я понимаю тебя: ты не хотел выставлять на всеобщее обозрение семейные язвы. Принцесса, если можно так выразиться, уязвлена.

— Ваше высочество хорошо знает силу клеветы, — перебил его Гонзаго.

Регент приподнялся на локте и взглянул в лицо самому старому из своих друзей. По лицу Филиппа Орлеанского, изборожденному преждевременными морщинами, пробежало облачко.

— Жертвой клеветы, — отозвался он, — была моя честь, порядочность, мои семейные привязанности — короче, все, что дорого человеку. Но я не могу понять, почему ты, Филипп, напоминаешь мне о том, что мои друзья пытаются заставить меня забыть.

— Ваше высочество, — свесив голову, отвечал Гонзаго, — благоволите меня извинить. Страдание рождает эгоизм: я думал о себе, а не о вашем высочестве.

— Я прощу тебя, Филипп, если ты поведаешь мне о своих страданиях.

Гонзаго покачал головой и проговорил так тихо, что регент едва его расслышал:

— Ваше высочество, мы с вами привыкли говорить о сердечных делах в шутливом тоне. Я не имею права жаловаться, так как я сообщник, однако есть чувства…

— Ну полно, полно, Филипп! — перебил принца регент. — Ты любишь свою жену, она красивая и благородная женщина. Порою за бутылкой вина мы можем посмеяться над этим, но мы и над Богом смеемся…

— И мы не правы, ваше высочество, — изменившимся голосом прервал его принц. — Господь мстит!

— Вот как ты повернул! У тебя есть о чем мне рассказать?

— И даже немало, ваше высочество. Этой ночью у меня в домике убиты два человека.

— Держу пари, шевалье де Лагардер! — подскочив на постели, вскричал Филипп Орлеанский. — Ты не прав, если это твоих рук дело, Филипп, честное слово! Ты подтвердил подозрения…

Сон у регента как рукой сняло. Он, сдвинув брови, смотрел на Гонзаго. Тот выпрямился во весь рост. На его красивом лице появилось выражение неописуемой гордости.

— Подозрения! — повторил он, словно не сумел совладать с присущей ему надменностью. Затем Гонзаго проникновенно добавил: — Значит, у вашего высочества есть на мой счет подозрения?

— В общем, да, — помолчав, ответил регент, — у меня есть подозрения. Благодаря твоему здесь присутствию они стали более зыбкими, потому что ты смотришь мне в глаза как честный человек. Попробуй же рассеять их окончательно, я тебя слушаю.

— Благоволит ли ваше высочество сказать мне, в чем заключаются ваши подозрения?

— Среди них есть старые, а есть и недавние.

— Начнем, с позволения вашего высочества, со старых.

— Вдова де Невера была богата, а ты — беден. Невер был нам братом…

— И я не должен был жениться на его вдове?

Регент оперся подбородком о локоть и ничего не ответил.

— Ваше высочество, — продолжал Гонзаго, опустив глаза, — я уже говорил, мы слишком часто над этим шутили, мне трудно говорить с вами о сердечных делах.

— Что ты хочешь сказать? Объясни же!

— Я хочу сказать, что если в моей жизни и есть что-то, делающее мне честь, то это как раз брак со вдовою де Невера. Наш любезный Невер умер у меня на руках, я не раз об этом рассказывал. Вам известно также, что я находился в замке Келюс, дабы сломить слепое упрямство старого маркиза, который ненавидел нашего Филиппа за то, что тот отнял у него дочь. Огненная палата — о ней я еще скажу — уже выслушала меня сегодня утром как свидетеля.

— Вот как? — прервал его регент. — И какое же заключение вынесла Огненная палата? Стало быть, Лагардера у тебя не убили?

— Если ваше высочество позволит мне продолжать…

— Продолжай, продолжай. Предупреждаю тебя: мне нужна правда, и ничего более.

Гонзаго холодно поклонился.

— Сейчас, — ответил он, — я говорю с вашим высочеством не как с другом, а как с судьей. Этой ночью Лагардер не был убит у меня, напротив: именно он убил этой ночью финансиста Альбре и младшего Жиронна.

— Вот как! — снова воскликнул регент. — И каким же образом этот Лагардер оказался у тебя?

— Полагаю, что об этом вам сможет рассказать принцесса, — ответил Гонзаго.

— Берегись! Она же праведница!

— Она ненавидит своего мужа, ваше высочество! — с силой произнес Гонзаго. — Я не верю святым, которых канонизирует ваше высочество.

Гонзаго явно выиграл очко: регент не рассердился, а улыбнулся.

— Ну полно, мой бедный Филипп, — проговорил он, — быть может, я был слишком строг, но ведь это скандал. Ты знатный вельможа, а скандалы, которые происходят на такой высоте, производят столько шума, что даже троны трясутся. Я-то это чувствую: я ведь сижу совсем рядом с престолом. Однако продолжим. Ты утверждаешь, что твой брак с Авророй де Келюс был благим делом. Докажи.

— А разве не благое дело, — отозвался Гонзаго, великолепно разыгрывая горячность, — исполнить последнюю волю умирающего?

Регент так и замер с раскрытым ртом. Воцарилось долгое молчание.

— Ты не осмелился бы солгать в этом, — наконец пробормотал Филипп Орлеанский, — солгать мне. Я тебе верю.

— Ваше высочество, — снова заговорил Гонзаго, — вы обращаетесь со мною таким образом, что эта наша беседа станет последней. Люди из моего семейства не привыкли, чтобы с ними разговаривали в таком тоне даже принцы крови. Я сниму выдвинутые против меня обвинения и навсегда распрощаюсь с другом своей юности, который оттолкнул меня, когда я был в беде. Вы мне верите? Превосходно, это меня устраивает.

— Филипп, — дрожащим от волнения голосом проговорил регент, — только оправдайтесь, и, честное слово, вы увидите, люблю я вас или нет!

— Выходит, меня все же обвиняют в чем-то? — осведомился Гонзаго.

Герцог Орлеанский хранил молчание, и принц продолжал со спокойным достоинством, которое он так хорошо умел изображать, когда того требовали обстоятельства:

— Спрашивайте, ваше высочество, и я отвечу.

Собравшись с мыслями, регент произнес:

— Вы присутствовали при кровавой драме, разыгравшейся во рву замка Келюс?

— Да, ваше высочество, — ответил Гонзаго, — я, рискуя жизнью, защищал нашего друга. Это был мой долг.

— Это был ваш долг. И вы слышали его последний вздох?

— А также его последние слова, ваше высочество.

— Вот их-то я и хочу от вас узнать.

— А я и не думал скрывать их от вашего королевского высочества. Наш несчастный друг сказал мне