Я был наслышан о своенравности Раисы Максимовны, её самовлюблённости и даже вздорности. Теперь впрямую стал изучать её характер, привычки, всё, как всегда: кухня, соки, воды, шторы, температура комнаты, вид из окна. Выяснил круг интересов бывшего преподавателя ставропольского вуза — церкви, соборы, музеи, театр, литература.

Раису Максимовну сопроводили в аэропорт комендант и один из руководителей отдела. Здесь, прямо у самолёта, меня представили: «Медведев Владимир Тимофеевич. Будет сопровождать вас в поездке». В Софии нас встречала дочь Тодора Живкова — Генерального секретаря Болгарской компартии, возглавлявшая Министерство культуры.

В резиденции — красивый особняк — состоялся обед. Обсудили программу, которая была тщательно составлена, расписана по дням, по часам, по объектам. Гостеприимные хозяева просили гостью высказать свои просьбы, пожелания. Раиса Максимовна скромно ответила:

— Что предложите, то и будем смотреть.

Выяснилось, что Раиса Максимовна тщательно изучила страну (к зарубежным поездкам она всегда готовилась усердно, это свойство у неё сохранилось).

Она мне понравилась. Обходительная, достаточно скромная. Одевалась со вкусом, туалеты меняла, но в меру, носила всё отечественное. Живая, любознательная. Я удивился тогда расхожему мнению о ней — порочная, злая, — видимо, завистливая молва.

Удивился и, откровенно говоря, порадовался как приятной неожиданности.

Первое лёгкое разочарование, словно слабый намёк: дыма без огня не бывает. Утром в назначенное время болгары ждали выхода Раисы Максимовны из резиденции. Я предупредил её: наши друзья прибыли. Прошло 20 минут. Полчаса. Её нет. Мне было неловко. Я снова постучался к ней: «Извините…» Она ответила, с трудом сдерживая гнев:

— А что вы так беспокоитесь за них? Ну приехали и подождут!

Она была недовольна мною.

Опоздания стали повторяться каждый день. Уставала за день? Может быть. Но в её власти было назначить утренний выезд на более позднее время, на любой час. Я перестал ходить за ней, лишь сообщал, как говорили в старину: «Карета подана». То есть люди прибыли.

В соборах, церквах, музеях она задавала вопросы, на которые заранее знала ответ. Спрашивала, чтобы поправить гида, могла что-то дополнить или величественно с чем-то согласиться. Это были ещё только намёки — показать себя, даже перед гидом; ещё только зачатки будущего — наигранность, искусственность в глаза тогда особенно не бросались. Для каких-то неприятных выводов повода не было, в конце концов, женщина имеет право на слабости. Слухи о ней мне по-прежнему казались преувеличенными.

Но вести себя я стал осторожнее.

У неё была своя связь с Михаилом Сергеевичем, тем не менее она спрашивала меня каждое утро:

— Какая информация из Москвы?

Она старалась выяснить новости по моим каналам, как будто ждала чего-то. Чего? Можно было лишь догадываться: тогдашний Генеральный секретарь ЦК КПСС Константин Устинович Черненко был тяжело, неизлечимо болен…

— Всё в порядке, всё нормально. Ничего чрезвычайного, — отвечал я.

Поездка проходила увлекательно, мы колесили на машинах по самым заповедным уголкам страны, принимали нас всюду очень тепло. Мы с удовольствием обменивались впечатлениями о габровцах, о музеях. В один из замечательных вечеров для нас в ресторане пели и плясали цыгане. Однажды Раиса Максимовна сказала:

— Михаил Сергеевич прилетит в Болгарию, и наш дальнейший визит будет совместным.

Последнее солнечное утро застало нас в Варне, отсюда мы должны были лететь в Софию: прибывал Горбачёв. Снова, как всегда:

— Какая информация из Москвы?

Мои догадки подтвердились. В самолёте в этот последний совместный наш с ней перелёт Раиса Максимовна интересовалась подробностями моей службы у Брежнева, расспрашивала, как была организована охрана, кто подбирал обслугу, каков был состав обслуживающего персонала — повара, официанты, уборщицы, парковые рабочие… кто ещё? Расспрашивала о структуре и взаимоотношениях охраны и обслуги.

— Возможно, к этому разговору мы ещё вернёмся, — сказала она и подвела итог поездки: — Всё у нас прошло вроде нормально, всё хорошо.

Тайное стало явным. Черненко был ещё жив, и жить ему оставалось ещё полгода, а Раиса Максимовна уже готовилась стать «первой леди» страны.

В. Прибытков:

— Да, готовилась! Готовилась столь интенсивно, что хочешь не хочешь, а подозрения усиливаются. В одну цепочку выстраиваются: копчёная скумбрия «а ля Федорчук» (попробовав которую, Черненко слёг и уже больше не оклемался. — Н.3.), рекомендация высокогорного курорта «а ля Чазов и Горбачёв» (что было противопоказано больному астмой Черненко. — Н.3.), нетерпеливые ожидания чего-то «а ля Раиса Максимовна» и непонятная, необъяснимая, скоропалительная, быстротечная смерть маршала Устинова!

В. Болдин:

— Положение М.С. Горбачёва оставалось неопределённым и неустойчивым. Окружение Черненко страшно боялось возвышения Михаила Сергеевича и делало всё возможное, чтобы принизить его роль в партии. Во время болезни Черненко вести Политбюро Горбачёву по-прежнему не доверялось, хотя руководитель, возглавляющий Секретариат ЦК, мог председательствовать и на заседаниях Политбюро. В традициях партии это правило существовало многие годы. Теперь же заседания Политбюро откладывались, и лишь тогда, когда перерыв становился очень большим, Черненко в последнюю минуту звонил Горбачёву и просил провести заседание. Такая манера приводила в бешенство Горбачёва. Он не был готов к ведению Политбюро, не знал вопросов во всей их глубине и искренне полагал, что подобные фокусы проделываются специально, чтобы поставить его в сложное положение, показать его некомпетентность. Не согласиться с ним в этом было трудно. Но Горбачёв остывал и в конце концов был доволен, что может возглавить заседание и сесть на место председателя.

Перечень вопросов, выносимых в ту пору на заседания, определялся в значительной мере помощниками Черненко и К.М. Боголюбовым, возглавлявшим общий отдел ЦК. Учитывая болезненное состояние Константина Устиновича, повестки Политбюро готовились короткими, серьёзные проблемы не выносились на обсуждение либо по ним не разворачивались дискуссии. Заседания, как и во времена Брежнева, заканчивались за 30–40 минут принятием подготовленных резолюций. Во время своего председательствования на Политбюро Горбачёв пока не менял практику, хотя уже и тогда старался обозначить глубину поставленных проблем, сложность их решения.

Из дневника В.И. Воротникова: