шепнул Барышу на ухо, поглядывая на Гэджа — и рабочий настрой лопоухого как-то разом иссяк.

— Что-то у меня топор тупой, — он хмуро разглядывал лезвие своего топорика, с озабоченным видом пробуя его пальцем. — Пойду оселок поищу.

— У Кархаша есть точило, — утирая пот со лба, сказал Гэдж. — Давай не задерживайся, — он кивнул на поленницу, — Кархаш велел ряд до обеда закончить.

— Ну так заканчивай, — ухмыляясь, сказал Барыш. — За чем же дело стало?

Гэдж посмотрел на груду чурбаков, мрачно глыбящуюся в углу двора, и на свои ладони, натертые до кровавых пузырей. Сказал сквозь зубы так спокойно, как только мог:

— Это работа на двоих. Я один не справлюсь.

— Поднажмешь — и справишься! — весело прохрипел Барыш. — Глоб!

Это словечко — «глоб», «рохля», «дурачок», так и прицепилось к Гэджу в качестве прозвища, ибо его настоящим именем по-прежнему никто не считал нужным интересоваться.

Барыш воткнул топорик в колоду и исчез; его брат, спустя минуту подошедший за очередной порцией наколотых поленьев, с удивлением покрутил головой.

— А где Барыш? — он смотрел на Гэджа так косо и опасливо, точно подозревал его в чем-то крайне неблаговидном.

Гэдж устало взмахнул топором и развалил надвое очередное полено.

— Я его съел, — буркнул он. — Без хлеба и соли, понял? Щас тобой закушу.

Лопоух номер два постучал пальцем по лбу.

— Ты совсем поехавший, да?

— Да, — сказал Гэдж. — И у меня в руке топор.

Рыбья Кость убежал, и Гэдж понял, что носить и складывать поленья ему теперь тоже придется самому…

Неожиданно явился Кархаш, обходящий свои владения, посмотрел на Гэджа красноватым слезящимся глазом:

— Почему один, где эти обормоты? Отлынивают?

Гэдж пожал плечами.

Кархаш затрясся. Он мычал, дергался, закатывал глаза и брызгал слюной — а, вволю отбрызгав, тоже куда-то ушел. Зато вскоре появились Барыш и Рыжий — их пригнал Рраухур бранью, ударами кнута и щедрыми обещаниями «рыла до медного блеска надраить». Барыш, яростно всхлипывая, вновь взялся за топор, Рыжий, проходя мимо Гэджа, злобно прошипел:

— С-сука! Ты продал, да?

Гэдж изо всех сил не обращал на него внимания. Он набрал охапку поленьев и понес их к складу, чтобы уложить в штабель, подошел к поленнице — и в этот момент крайний, не доведенный до конца ряд поленьев рухнул прямо на него… На плечи и без того пухнущую голову Гэджа лавиной посыпались крепкие тяжелые чурочки, он едва успел отскочить, чтобы не получить еще одну зияющую ссадину на лбу. Но досадно было даже не это, а то, что поленницу — плод работы целого утра — теперь нужно было перекладывать заново. Из-за остатков рухнувшего штабеля раздался тихий злорадный смех и топот убегающих ног…

Где-то в мрачной утробе Замка гулко прозвучал гонг — сигнал к трапезе. В воротах дровяного склада выросла громоздкая фигура Рраухура:

— Строиться!

«Щенки» побросали топоры в корзину и, живо выстроившись шеренгой по ранжиру, дружным строем утопали в трапезную. Гэджа обедать никто не звал, а руины рухнувшей поленницы возвышались рядом молчаливым укором и требовали немедленного и неукоснительного восстановления. Гэдж устало присел около поленницы на чурбак, наклонился и поднял валявшуюся неподалеку чурочку, взвесил её в руке. Лениво закинул на верхушку штабеля… за ней — другую…

К нему, прихрамывая, подошел Кархаш:

— Иди уже, чего сидишь… Сам соберу.

Гэдж посмотрел на него. Снага был тощий, согбенный, плешивый; волосы, сохранившиеся на его головенке, торчали в разные стороны неопрятными клоками, глаз — тот, что косил — слезился, костлявые морщинистые руки слегка дрожали. Гэдж глотнул; что-то жарко и душно схватило его за горло.

— Надо… валерианы набрать, — сказал он хрипло. — Попроси, чтобы из леса тебе корешков привезли. Или листьев мелиссы… Сделай настой и пей утром и вечером по полстакана.

Потом поднялся и, не оглядываясь, торопливо зашагал прочь.

* * *

Каграта дома не было, но каморка, к счастью, оказалась незаперта.

Гэдж без аппетита похлебал холодное чечевичное варево. Поворошил кочергой прогоревшие угли в очаге… Обуглившиеся клочки бумаги лежали там — черные, страшные, рассыпающиеся в пепел при попытке взять их в руки — жалкие останки его умершей веры в справедливость и память тех, былых времен… когда Гэдж был юн и наивен, когда уповал в правильность мира и пусть дикую, но благородно-самобытную натуру своих сородичей… Теперь все это лежало в его душе прахом и тленом — тяжелым, мерзким, полуразложившимся трупом, словно куча отбросов на дне выгребной ямы.

Ему хотелось закрыть глаза, а потом проснуться — дома, в Изенгарде, в собственной комнатушке с единственным окном, выходящим на запад. Чтобы таращился из угла деревянный конь Вихрь, и стоял на столе сложенный из зубочисток макет Ортханка, и, нахохлившись на расписной глобуле, дремал рядом старый ворчун Гарх, мрачный и чопорный, умудряющийся сохранять отвратительно-менторский вид даже во сне…

Мне нужно убраться отсюда, сказал себе Гэдж. Сбежать — какой угодно ценой. Пока эта поганая «мясорубка» меня не перемолола… Накопить немного еды, стянуть у Каграта одеяло и уйти в лес, скрыться с территории Замка, ускользнуть из-под надзора папаши, в конце концов, он же не держит меня на привязи. Добраться до леса будет, наверно, нетрудно, но ведь там, за лесом, начинаются болота… топи, гуулы, еще какая-нибудь неизвестная Гэджу дрянь, которую никак не миновать, не обойти и не объехать по кривой… «А отпугнуть их, этих гуулов… что, никак нельзя? — Да, говорят, можно, коли набрать на болотах ихнего, гууловского дерьма, состряпать из него какое-то снадобье и обмазываться им время от времени…»

С негромким скрипом распахнулась дверь, на пороге воздвигся Каграт. Бросил на стол шмат сала и пару завернутых в тряпицу ячменных лепешек, хмуро взглянул на Гэджа.

— Идем.

— Куда? — спросил Гэдж безучастно.

— Куда надо.

Этим исчерпывающим объяснением дело и ограничилось. Гэдж поднялся и молча побрел следом за батей — в сущности, ему было все равно, куда идти и что делать. Впрочем, пока они брели по лестницам-переходам-коридорам, Каграт все-таки снизошел до невнятных пояснений:

— Скинули тут из пыточной одного «крысюка»… Его там дохлым посчитали и к шаваргам отправили, да только, пока Радбуг с Ургышем этого трупака в подземелье тащили, Радбуг скумекал, что труп-то еще не совсем и дохлый… Матерьяльчик, понятное дело, совсем не ахти, ну да ладно — для первого раза вполне сойдет. Сюда шагай, на лестницу.

Какого трупака? В какое подземелье? К каким шаваргам? Гэдж понял чуть больше, чем совсем ничего. Какого-то бедолагу замучили в пыточной, но он оказался не настолько «дохлым», чтобы пойти на корм каким-то загадочным «шаваргам»? И какое отношение ко всему