– Не забивай себе голову всякой чепухой, – мягко произнес он. – Конечно, ты родная дочь своего отца, и он любит тебя больше всего на свете. Есть вещи, которые ты пока не понимаешь, но в будущем непременно поймешь.

– Братец Хунли говорил, что имя мне дал царственный дедушка, – сказала Чэнхуань. – Почему же меня назвали Чэнхуань?

– В надежде, что ты будешь чтить своих родителей и доставлять им радость, – медленно ответил император Юнчжэн.

Чэнхуань опустила голову ему на колени. В ее глазах блестели слезы. Сейчас она совсем не походила на ту бойкую и беззаботную Чэнхуань, какой она была днем. Юнчжэн ласково поглаживал ее по голове, задумчиво глядя на прыгающий огонек стоящей на столе красной свечи.

Они долго сидели так. Юнчжэн подумал, что Чэнхуань уснула, и уже собрался приказать слугам отнести ее в ее комнату, когда она внезапно прошептала:

– Я очень скучаю по тетушке.

Ладонь императора на мгновение застыла в воздухе, прежде чем вновь опуститься на макушку Чэнхуань.

– Мы прикажем проводить тебя обратно в комнату, чтобы ты легла спать, – бесцветным голосом произнес он.

Чэнхуань уже была у двери, когда Юнчжэн вдруг окликнул ее и вернул рисунок.

– Это лучший из моих рисунков, – закусив губу, сказала Чэнхуань. – Если царственному дядюшке нравится, он может оставить его себе.

– Не стоит, – отказался император Юнчжэн.

Чэнхуань взглянула на его холодное лицо и, разочарованная, почтительно забрала картинку, после чего развернулась и вышла.

Неужели царственный дядюшка тоже не помнит тетушку?

Во дворце ходили слухи о том, что тетушка была возлюбленной царственного дядюшки, но некоторые также говорили, что она была женой четырнадцатого дядюшки. Кем же тетушка была на самом деле? Кому она, Чэнхуань, кланяется и делает подношения каждый год в двенадцатом месяце? И чья она дочь, в конце концов? В голове один на другом громоздились вопросы, но никто не мог дать ей ответов. Туманные детские воспоминания смешались в кучу, и даже она сама не могла понять, какие из них истинны, а какие – нет.

Раньше ей еще хотелось разузнать у кого-нибудь, но все, к кому она подступалась, либо не могли от страха и двух слов связать, либо утверждали, что она что-то напутала. Теперь Чэнхуань уже отказалась от идеи расспрашивать других: ей хотелось получить ответ от царственного дядюшки.

Вернувшись в свои покои, Чэнхуань отослала служанок, намереваясь лечь спать. Едва она отогнула одеяло, как из-под него внезапно поднялся жуткий оживший покойник и обеими руками потянулся к ее шее. От ужаса Чэнхуань даже отпрыгнула на несколько шагов, едва устояв на ногах.

Хунчжоу, видя, что ему удалось напугать Чэнхуань, довольно захохотал:

– Ага, трусиха, трусиха!

От испуга слезы, что давно зрели в душе Чэнхуань, хлынули наружу. Хунчжоу остолбенел. В его представлении Чэнхуань никогда не грустила. Она могла заставить царственного отца расплыться в улыбке, могла развеселить кого угодно – благодаря ей любой мог забыть о своих горестях.

Он поспешно извинился перед ней.

– Нет, ничего, просто очень уж внезапно ты меня напугал, – выдавила улыбку Чэнхуань, вытирая глаза. – Живой труп у тебя вышел как настоящий! Потом покажи мне, как это сделал, и я напугаю братца Хунли.

Хунчжоу, хоть и выглядел бестолковым, на деле был сообразительнее многих. А потому сразу понял, что Чэнхуань солгала, но решил подыграть ей.

– Хорошо, завтра вместе напугаем его! – с улыбкой пообещал он.

– Скорее возвращайся к себе, – сказала Чэнхуань. – Уже поздно, и, если тебя кто-нибудь увидит, будут проблемы.

– Дорогая сестрица, я не могу заснуть, – радостно сообщил Хунчжоу. – Пойдем вместе погуляем! Найдем какое-нибудь тихое местечко, где нас никто не увидит.

Чэнхуань было тоскливо, и она понимала, что все равно не сможет уснуть. Подняв полог москитной сетки, она сложила одеяло так, чтобы казалось, будто она крепко спит. Надевать куртку ей было лень, поэтому она мимоходом схватила белую парчовую накидку и вслед за Хунчжоу вылезла из окна.

Они побоялись брать с собой фонарь, но, к счастью, луна светила достаточно ярко. Гулять в таком освещении было еще интереснее. Впрочем, если кто-то сейчас увидел бы их, его впечатления были бы далеки от приятных: девушка в белом с рассыпанными по плечам длинными темными волосами и одетый в черное живой покойник с лицом, белым как полотно. Ни дать ни взять белый и черный духи, что забирают души в царство мертвых, совершают ночной обход.

Избегая больших дорог, Хунчжоу с Чэнхуань петляли, выбирая тихие боковые тропинки. Они даже не предполагали, что и там может оказаться какой-нибудь евнух-сторож. Столкнувшись с одним из них нос к носу, они так испугались, что хотели броситься бежать, но тут лицо престарелого евнуха посинело, а глаза выпучились так сильно, что едва не вылезли из орбит. Качнувшись сперва в одну сторону, а потом в другую, он рухнул в обморок.

Чэнхуань с Хунчжоу переглянулись и, не выдержав, прыснули со смеху.

– Гляди-ка, завтра скажет всем, что во дворце завелась нечисть, – тихо смеясь, сказал Хунчжоу.

Пустынный дворик впереди показался Чэнхуань знакомым, и она, не удержавшись, потянула Хунчжоу за руку в ту сторону. Они неслышно подкрались ближе и увидели в дверях какого-то евнуха, которым при ближайшем рассмотрении оказался Гао Уюн. Чэнхуань и Хунчжоу в недоумении остановились, а затем развернулись и пошли обратно. Пройдя круг, они заметили у стены большое дерево и, молчаливо сговорившись, без единого звука вскарабкались на него. К своему удивлению, они увидели императора Юнчжэна, который тихо сидел в комнате в полном одиночестве.

У Хунчжоу от страха затряслись руки, и он едва не рухнул с дерева. Чэнхуань невозмутимо придержала его и, укрывшись в переплетении листьев и ветвей, спокойно продолжила подглядывать.

Крошечный, с бобовое зерно, огонек лампы освещал участок холодной стены и Юнчжэна, который, набросив на колени толстое одеяло, согнулся над письменным столом. Похоже, он читал какой-то документ, но прошло уже немало времени, а он до сих пор не перевернул страницу.

Налетел резкий порыв холодного ночного ветра и, закружив валявшиеся на земле опавшие цветы и сорванные бутоны, швырнул их прямо за штору.

Яркий круг полной луны посеребрил старую бамбуковую штору – казалось, она в один миг покрылась слоем инея, на фоне которого прилипшие лепестки выглядели как кровавые слезы.

Юнчжэн же сидел не двигаясь и не издавая ни единого звука, словно мыслями блуждал где-то в заоблачных высях, и позволял наполовину свернутой бамбуковой шторе стучать об оконную раму.