могут быть, так что ещё десяток плюсуем…

…А потом гуляли по Ижорску, сходили в Краеведческий музей. Компания как-то распалась, и они с Джинни остались вдвоём. Ходили по полупустым, заставленным витринами залам. Джинни ахала и удивлялась старинным с вышитыми и вытканными узорами костюмам и большим длинным полотенцам, он даже пытался что-то ей объяснять, стараясь не стучать палкой по наборному тоже узорчатому полу. И понимал, что знает мало, объясняет путано и невнятно. Но Джинни, похоже, этого не замечала.

…Из музея вышли поздно, до автобуса всего час оставался. Надо было бы, конечно, пригласить Джинни пообедать, хотя бы перекусить, но до музея он зашёл в книжный магазин и вышел оттуда со свёртком и без денег. Но Джинни, как-то рассеянно оглядев площадь со сквериком у автовокзала, сама предложила посидеть и передохнуть.

– Хорошо, Джинни, – кивнул он и, всё-таки, нащупывая в кармане мелочь, предложил: – Хочешь мороженого?

– Ой нет, спасибо, – улыбнулась Джинни. – Лучше просто посидим.

Нашлась и свободная скамейка в тени. Они сели, и Джинни, вытянув ноги, вздохнула:

– Уф-ф, я даже устала. А ты? – и покраснела, сообразив, что мужчину о таком не спрашивают.

Он улыбнулся её смущению.

– Есть немного, – и перевёл разговор. – Всё заказала?

– Оу! Здесь так много всего, – засмеялась Джинни. – Я и для начальной, и для средних классов набрала. Вот такую, – она широко развела руки, едва не задев его, – сумку в камеру сдала.

Он кивнул.

– Я тоже. Поменьше, правда, но и набрал, и заказал.

– Гриша, – Джинни смущённо помялась. – А… а язык, ну, шауни, очень трудный?

Он пожал плечами и улыбнулся.

– Наверное. Как и другие языки. Любой язык труден, пока его не знаешь. Мне многие говорили, что английский сложнее русского.

– Да, – кивнула Джинни. – Я тоже об этом слышала. Но… но ведь это не так!

– Я думал об этом. Понимаешь, я ведь оба учил. Они… разные, и на шауни оба не похожи. Если ты выучишь один… другой язык, то выучишь и второй. А надо будет, и третий. Я думаю так.

Джинни задумчиво кивнула.

– Я, когда в колледже стала русский учить, так сначала было очень трудно. А потом, в лагере, когда визу ждали, уже легче, а здесь совсем легко.

Он улыбнулся.

– Ну, чем дальше, тем легче. Мне английский тяжело давался. Хотя пятёрку имею.

Он не хотел, но прорвалась хвастливая интонация. Его аттестат без единой тройки, даже четвёрок только две – по химии и черчению, и те, как сами учителя ему говорили, чисто случайные – был и сейчас его гордостью, не меньшей, чем боевые награды.

– Гриша, – Джинн, похоже, не заметила его хвастовства, недостойного мужчины-воина. – А… а тебе нравится английский?

– Да, – удивился он её вопросу. – Почему нет?

– Ну… – замялась Джинни, подбирая слова и не зная, как выразить ей самой до конца не понятную мысль. – Ну… ну, ты воевал…

– Ну и что? – он недоумевающе посмотрел на неё и попробовал пошутить: – Я же не с языком воевал, – и так как она по-прежнему смотрела на него, добавил: – И не с тобой.

– Спасибо, – тихо сказала Джинни.

Он улыбнулся.

– Я… тоже думал об этом.

Но говорить о войне ему не хотелось. И Джинни, кажется, тоже. Они просто помолчали, а потом пошли в камеру хранения за вещами и оттуда к автобусу. А там встретились с остальными учителями. И снова смех, шутки, подначки, рассказы о покупках.

В Загорье он хотел прямо из автобуса идти в школу, разложить и развесить приобретения, но было уже слишком поздно. И Громовой Камень отправился домой.

– Никак с обновкой тебя! – встретила его в прихожей Ефимовна.

– Нет, – улыбнулся Громовой Камень. – Это я для работы купил.

Он поставил рулон в стойку для зонтиков вместе со своей палкой, а книги понёс наверх. И только сев на кровать, понял, как же устал. Лечь бы сейчас и не вставать до завтра. А ещё лучше – до воскресенья. А теперь вспомни, как тебя зовут и как ты получил это имя. Ты можешь устать, но увидеть это никто не должен.

Громовой Камень оттолкнулся от кровати и встал. Медленно, преодолевая усталость и боль, разделся и надел леггинсы, мокасины и рубашку, сложил и повесил брюки, рубашку… в грязное. Даже если не успеют постирать к родительскому собранию, не страшно – пойдёт в голубой. Но надо купить ещё рубашек и… и ни на что нет денег. Он закрыл шкаф и пошёл вниз, в столовую, где уже слышались голоса и смех.

Зина решила на родительское собрание не ходить. Ну, чего ей с пузом переться?

– Давай, Тимочка, ты уж сам сходи.

– Хорошо, – кивнул Тим.

Нежелание Зины идти было ему понятно. Конечно, одно дело возле дома, где все её знают, и она всех знает, а туда… Зина стесняется, а ему, чего там лукавить, будет в одиночку легче, а то, когда они вместе, так он только о ней и думает.

– Хорошо, – повторил он. – Я пойду.

– Вот и конечно, – закивала Зина. – Ещё картошечки?

– Ещё, – улыбнулся Тим.

Он хоть и говорил Зине, чтоб она ложилась, не ждала его с вечерней смены, но она не слушалась, а ему сидеть на кухне и вот так не спеша спокойно обедать – хотя что за обед в полночь – было очень приятно. И ласковый певучий говор Зины, и горячие густые на жирном мясе щи, и жаренная с мясом и луком картошка – всё хорошо и прямо отлично. И что на первой тарелке Зина молчит, ни о чём не спрашивает, а все разговоры начинаются на второй, тоже приятно и – он не так понимает, как чувствует – правильно.

– Тогда в субботу сходим и купим всё к школе.

– Конечно, идите, – подхватила Зина. – И прогуляетесь заодно.

– А ты?

– А мои прогулки все впереди, – весело ответила Зина.

Она что-то совсем успокоилась и уверилась, что всё будет хорошо. И о скорых – уже по всему выходит, что не больше трёх-четырёх недель осталось, и врач так сказал – родах говорила весело. Зла ждать – зло и накликать. Верно Баба Фима говорит.

– Тима, чаю? Или киселя попьёшь?

– Чаю, – мотнул головой Тим.

Крепкий горячий чай вприкуску был ещё одним удовольствием, и отказываться от него Тим не собирался. Да и кисель… нет, он вкусный, но это… «детская» еда.

– И вот, я плюшек сегодня напекла.

Тим кивнул и взял пухлую золотисто-коричневую булочку.

– Вкусно, Тима?

– Да, спасибо. Ты здорово готовишь.

Зина польщённо улыбнулась.

– Да уж как умею. Из хороших-то продуктов и сготовить нетрудно.

– Ну, – хмыкнул Тим, –