И начинает набивать рыбой ящики, вязать их тросом, отправлять наверх. Между делом отбирает себе с десяток омулей каждый под килограмм весом, пяток толстобоких хариусов, если попались. Да если мужики удачную ходку сделали, отбрасывает в сторону пару сижков. Но так не всегда, а с богатого улова. Федору много не надо, потому он никогда не жадничает, не хапает сверх меры. За это мужики уважают его, а потому лишь перемигиваются да легкие матерки пропускают, видя, как он старается, словно молодой.

…У костра Федор пластает рыбу, навдевает на рожны, а парни успокоиться не могут:

– За такой хвост и рубля не жалко, нам бы таких увесистых!

– Нет, такие за деньги не продаются, – отворачивает глаза от дыма Федор, втыкает рожна вокруг костра: недалеко и не близко, в самый раз, чтобы огонь как следует прожарил сочное мясо. Его коробит от такого беззастенчивого попрошайничества, – он еще обижен на гостей за то, что те не оценили его заветное место. Рыба на рожнах шкворчит, исходит соком, покрывается золотисто-коричневой корочкой. Притомившиеся парни торопливо булькают по стаканам водку, тянутся с первым чоком.

…Все это Федор помнит отчетливо. А дальше? Дальше случился какой-то бестолковый, малопонятный и болезненный разговор. Тошно припоминать, а надо. Федор спотыкается, вдругорядь сворачивает с пути и медленно идет к холодной воде. С шипением набегает волна, мочит сапоги и достает худые запястья, когда он окунает в нее руки. Холодные ладони скользят по лицу. Над головой кричат чайки, хрипло и жадно, будто не поделили что, ссорятся. «Вот ведь красивая птица, а не дал Бог приятного голоса, и портится к ней отношение», – машинально, в какой уже раз в жизни, отмечает Федор и возвращается к воспоминаниям.

Пить водку с парнями было скучно. Слушать его они не хотели, трепались о своем, малопонятном, а Федор, как ни старался, не мог войти в их разговор. И чем дальше, тем больше убеждался, что ошибся, уговорив себя связаться с чужаками – совсем испоганились они в городах. Федор, несмотря на легкое головокружение, теперь отчетливо понимал, что он для них отработанный материал, взять с него нечего, разве рыбы вдобавок к той, уже в мешки упакованной.

И это начинало злить Федора, что совсем уж было ни к чему. Его все еще тянуло на добрый разговор: хотелось о себе рассказать, о других послушать. Но парни, опьянев разом, казалось забыли о нем. Тут и выползло наружу все их пренебрежение к замызганному мужичонке, спивавшемуся на таких вот выездах на природу.

Хмель круче забирал Федора, но голова работала, и он стал соображать, что приехали иноземцы не рыбки для семьи прикупить, да были ли у них семьи? Была в них еще какая-то скрытая корысть – скорее всего перепродать или выменять омуль на что-то.

– Внакладе не останемся, – бубнил Игорек. – Каждый хвост оценим в зеленых, на них возьмем шмоток, получим навар. Это вам не фирму бомбить на набережной.

Федор перестал слушать этот непонятный разговор. Прислонился спиной к живой сосне, ощутил затылком приятную прохладу шелковистой коры и прикрыл глаза. «Дочка нынче уж не приедет, – пришло на ум, – а может быть, и вовсе никогда. Выросла, совсем взрослая деваха». И испугался. Потом ни с того, ни с сего мимолетом вспомнил жену – так, чиркнул спичкой, а она зашипела и не зажглась. Не осталось от жены в сердце ничего: пусто, мертво, выжжено.

Очнувшись, сквозь дрему услышал все тот же пустой разговор. Все у парней вертелось вокруг каких-то иностранцев, тряпок, толкучек, рублей и долларов. Вскоре дошло, что эта троица работает при гостинице: встречает и провожает зарубежных гостей.

– Что-то я не пойму, ребята, кем вы служите? – добродушно проговорил он. – Портные, что ли? Все о каких-то пуговках, застежках, строчках говорите. Без привычки таких слов-то не выговоришь, одно только понял – лайба…

– Лейбл! – одернул Игорек, с видимым удовольствием произнося это слово. – Во, видали, совсем отсталый абориген нам попался, пусти такого в Европу…

Федор чуть было не ответил ему фразой в рифму, но сдержался, нельзя лаяться в таком месте.

– Ла-айба, – передразнил ехидный Коля. – Портные мы, шьем и порем. Так, что от фирмы не отличишь. Бывает за день столько всякого барахла настрочим, в багажник не помещается. И каждую вещь у нас с руками отрывают за большие деньги. И никакой швейной мастерской!

– Да будет тебе заливать-то, – прервал разглагольствования Федор. – Я тоже могу загнуть такое, отчего уши вянут. – И решил, что на этом розыгрыш закончился.

Но неожиданно оказался в центре разговора, видать, в самом деле нечаянно задел их главный интерес. Или наскучила им беседа с самими собой. В три голоса принялись они объяснять ему, что занимаются они делом, бизнес называется, а лейбл – что-то вроде наклейки или картинки такой. Ну, а бомбить фирму – это, приблизительно, снять штаны с иностранца прежде чем он сообразит, зачем это его оголяют.

– Спекулируете, что ли? – решил Федор шуткой разрядить накаленный разговор, да опять попал не в строчку.

– Ты, Бобыль, говори да не заговаривайся! – зло оборвал его Игорек, и Федора больно царапнуло, как он это сказал.

– Есть такое понятие – фарцовка, – лениво добавил Леня. – Берешь у дураков заграничных, продаешь своим…

– Э-э, да вы фарцовые ребята, – попытался обыграть слово фарт Федор, и опять вызвал неудовольствие Игорька. Тот даже в лице переменился, блеснул злыми глазами, как хорек из норы. Кто-то его будто сильно напугал однажды.

– Я ж сказал, не твоего ума дело, прижми язык! – ожег он его. – И посмотри на себя. За бугром в такой одежде даже нищие по помойкам не лазят. Понимай, с кем сидишь! Только весь вид портишь и настроение… У Кольки вон один шнурок от кроссовок дороже всего твоего барахла стоит.

– Зря ты так, Игорек, – прищурился Федор. – Одежонка у меня еще крепкая, пиджак вот только маленько прохудился, так у меня дома еще один есть, выходной…

– Нет, вы видали такое чучело, он мне еще возражает! Пиджак у него есть! Мэйд ин джапан? Али, Пэрис, фэмили Диор? – от возмущения он заговорил не по-русски.

Кровь бросилась в голову Федора.

– Что ж, по-вашему, если я в заграничное шмутье оболокусь, умнее стану или складнее заговорю? – и оборвал себя, поднялся, ничего не говоря, пошел к косе. Попил свежей водички, немного охолонул от тягостного разговора.

Побыл он у воды недолго, а когда возвращался, мимо с гоготом пронеслись парни. «Ну и черт с вами», – подумал Федор, присаживаясь у сосны. Налил водки и выпил. Теперь, воедино собрав все их разговоры, окончательно сообразил, что черт попутал связаться его с барыгами. Паршиво стало на душе, всякие люди бывали с ним на берегу, но такие еще нет. В чувство его привели громкие слова:

– Наклюкался, абориген, дрыхнет. На что он нам сдался, может, бросим тут? Другого в поселке найдем! Там таких ханыг бродит стая…

– За стакан последнюю рубаху отдаст, а туда же – лезет с рассуждениями.

– Кому она, рваная да вонючая нужна…