- Ты слышишь его?

- Я бы это так не назвала, скорее чувствую похожий ад. Пес очень слабый, но мы все его чувствуем, - киваю в сторону сестер и Егора. Они напряжены и явно нервничают, тоже о чем-то тихо перешептываются за столиком у самого входа.

- Почему не хочешь доставать? – Аарон соскакивает со стойки, замирает передо мной, закрывая широкой спиной от остальных, руки пробираются под водолазку, сжимают талию. Между нами кружка с глинтвейном и дыхание.

- Я хочу сначала понять, посмотреть. Кое-что проверить. Как думаешь, насколько сильно мы потрепали Амбреллу?

Зарецкий рассказал, где они нашли тело Алины, рассказал о рунах, сигилах, надписях, пентаграммах и ярости Ховринки.

- Я ни в чем не уверен. По моим ощущениям сильно, но я не знаю, на что способен готовящийся к воплощению эгрегор. Думаешь, оно придет за ней?

- Зачем ты задаешь вопрос, на который знаешь ответ? – Шелкопряд с шумом втягивает носом воздух, графитовые глаза темнеют на несколько тонов, плотнее сжимаются губы.

- Ты обещала уйти, - переводит вдруг Зарецкий тему, склоняясь ближе к моему лицу. Он непривычно напряжен, голос звучит мягко, но в интонации проскальзывает сталь, в глазах непонятные мне эмоции, - как только все станет по-настоящему хреново. И что сделала вместо этого?

- Я бы ушла, - киваю, почему-то ощущаю вину, хотя, по идее, не должна, - через несколько минут, если бы ты не появился.

- Лис. Ты мне обещала. По словам Ковалевского, все стало хреново почти с самого начала.

- Нашел кому доверять в оценке «хреново и не особенно», - морщусь, а пальцы Аарона крепче сжимают талию. – Было сложно, но не смертельно.

- Поэтому ты корчилась за углом почти три четверти часа? Получается, я не могу тебе доверять, Лис? Получается, ты не держишь слово? Получается, я действительно совершил ошибку, позволив тебе пойти со мной в Ховринку?

Черт.

Ладно, Громова, ты ведь с самого начала знала, что с хозяином «Безнадеги» просто не будет. Давай, ищи теперь в себе зачатки женской мудрости, пробуй достучаться.

Я отставляю кружку на барную стойку, не глядя, кладу руки на лицо Зарецкого, провожу пальцами по складочкам на лбу, под глазами, вдоль скул.

- Я бы смогла проглотить еще нескольких, а потом бы действительно ушла. Верь мне, пожалуйста, я бы не нарушила слова, Аарон. Мне важно, чтобы ты это понимал. Мне важно, чтобы ты знал, что можешь обо мне не волноваться, чтобы реально оценивал мои силы. Взгляни на пса, Зарецкий, - прошу и расслабляюсь, позволяю Аарону увидеть. Но… 

Он не смотрит. Все так же напряжен, складки, которые я только что разгладила, снова на высоком лбу, челюсти опять стиснуты то желваков.

- Аарон, посмотри на моего пса, пожалуйста, - прошу снова. И его глаза все-таки начинают наполняться адом.

Со мной все в порядке, с тварью внутри меня тоже, даже более чем. Собака действительно стала сильнее после вмешательства Сэма, после того, что случилось. И он должен это увидеть, а я должна объяснить.

Зарецкий смотрит долго и внимательно, а потом моргает и возвращает осмысленный взгляд к моему лицу. Но снова почему-то хмурится.

- Что?

- У тебя царапины тут, - он проводит пальцем вдоль щеки, - и здесь, - над бровью, - на шее, - касается моего горла.

- Это просто царапины, они…

- Эй, ребята, - окликает нас Волков, не давая мне договорить, - я понимаю, что вы никак не отлепитесь друг от друга, но давайте позже. Зарецкий, у тебя тут труп пятилетней давности по среди бара. Учитывая специфику контингента, всем, скорее всего, будет срать, но ровно до того момента, пока он не начнет гнить и вонять.

Арон кривит уголки губ. Касается коротким поцелуем и поворачивается вместе со мной к Гаду, прижимая спиной к себе. Я понимаю, что разговор еще не закончен, что Зарецкий явно не успокоился до конца, но, по крайней мере, теперь он готов действительно сосредоточиться на Алине и Амбрелле.

- И ты сейчас, конечно же, расскажешь мне, что с ним делать? – фыркает Шелкопряд. – Я готов внимать.

Что-то сверкает на дне змеиных глаз: раздражение и одновременно сожаление, щелкает зажигалкой Саныч, комкая пустую пачку в кулаке. Косится из угла раздраженный Ковалевский – мы с Аароном ему как серпом по яйцам.

И пока суровые мужики собираются сурово меряться яйцами и остроумием, я выскальзываю из рук хозяина «Безнадеги», делаю еще глоток глинтвейна – чтобы оттянуть момент – и все-таки подхожу к трупу на полу. Мне не дает покоя ее «дыхание», или что оно такое, ощущение Алины как живой, кровь на губах.

Я сажусь на пол рядом, позволяю псу приблизиться к девчонке, рассмотреть, обнюхать. В этом теле… внутри, сжатые в комок, сплетенные и кричащие от боли, дрожащие от страха души ведьм и собирателей, остатки некогда сильной гончей ада. Нет. Не остатки, ее следы… Не понимаю.

Я покрываюсь гусиной кожей, волоски на затылке становятся дыбом.

Вот на что ушла энергия эгрегора: не на марионетку, не на сдерживание призраков внутри больницы, не на прятки и игры с Советом и Игорем, а на то, чтобы склеить, сцепить души между собой, создать единое из множества. И от этого колотит.

Какой же колоссальной силой обладает тварь?

Я касаюсь пальцев дочери Озерова, и тело тут же скручивает, прошивает болезненной судорогой, крик в горле удержать удается лишь чудом.

Это яд, концентрированная отрава. Но, помимо всего прочего, это воспоминания. Отравленные, но они все еще там. Яркие, громкие, все еще на удивление свежие, как будто это было вчера, как будто все произошло вчера, а не пять лет назад.

Голова откидывается назад, рот раскрывается, чтобы вобрать больше воздуха, глаза смотрят в потолок, но я ничего не вижу. Не вижу балок и перекрытий, желтых потеков и разводов. Передо мной другие картинки: черно-белый хоровод из чужих воспоминаний, жизней и смертей. Как всегда, момент смерти я вижу четче всего. Марионетку тоже вижу. Ну или почти.

Мне хочется кричать, мне хочется убивать и уничтожать, вот только проблема в том, что тот, на кого направлена моя ярость, уже мертв.

Господи, за что? Почему так?

Пепел воспоминаний и ощущений оживает сейчас передо мной. Мне не хватает всего лишь нескольких деталей, чтобы собрать паззл, чтобы наконец-то все сложилось в цельную картинку. И я судорожно ищу их, стискиваю тонкие пальцы крепче, погружаюсь глубже. Смотрю, ищу. В этом теле нет души Алины. Но тут есть тот, кто знает о ней достаточно.

Становится понятно, почему Игорь скрывал дочь, для чего нужны были эти посещения больницы, какие именно анализы сдавала девочка и к каким именно психологам ходила.

Как я могла забыть, что Лесовая общалась с Озеровым еще со времен подготовки, как могла забыть, что он был и ее смотрителем? Почему не поняла, когда Доронин сказал, что она мне звонила перед смертью?