Также и целая диссертация о комическом, о видах шуток и правилах их применения, занимающая больше половины второй книги, – не просто повод разбавить изложение изрядным количеством анекдотов. Обстоятельность, с которой Кастильоне работает над темой комического, не оставляет сомнения в том, что за ней стоит серьезное намерение, отнюдь не постороннее общему замыслу книги. Хорошо известно, что в Средневековье, а еще, вероятно, больше – в ту переходную эпоху, какой был XVI век, люди сильнейшим образом нуждались в смехе. Кажется, эта потребность возрастала пропорционально уровню окружающего страдания от войн, смертоносных болезней и голода – всего того, чем эпоха Итальянских войн была чрезвычайно богата. К физическому и моральному страданию в чистом виде добавлялось, особенно в среде правящего класса, мучительное чувство ответственности за ошибочные или неправедные политические решения, влекшие порой муки и смерть тысяч людей. Заглушая боль совести, иные итальянские государи нуждались в смехе, как в наркотике, отчего шуты могли приобретать при дворах неожиданно большой вес (как, например, многократно упомянутый в «Придворном» фра Мариано у папы Льва Х) или претендовать на занятие высоких должностей (вспомним разговор Юлия II cо своим шутом Прото ди Лукка (II, 62)). Несколько позже, в 1580-е годы, но отражая ситуацию, сложившуюся в течение столетия, североитальянский литератор Томазо Гардзони напишет: «Ныне, в новое время, шутовство настолько выросло в цене, что у господских столов шутов толпится больше, чем любого рода талантливых людей»[87]. В этой ситуации порой даже люди, занимавшиеся вполне серьезными делами, начинали вести себя как паяцы, удерживая благосклонность господина самыми грубыми и вульгарными шутками и проказами, как, например, Бернардо Биббиена в бытность секретарем папы Льва. Обсуждение вопроса о том, какая шутка уместна в достойном и разумном общении, не роняя морально его участников, имело для эпохи большую, несомненную ценность.

Так, осмысливая различные аспекты коммуникации между людьми – не носителями непременно выдающихся умственных и нравственных дарований, не близкими друзьями и единомышленниками, но в кругу, определенном социальными условиями, в отношениях, осложняемых неравенством и корыстью, – Кастильоне бережно подбирает каждую крупинку человечности, правды и красоты и кладет на чашу весов против всего, что им чуждо: насилия, унижения, обмана.

* * *

На протяжении рассказа о жизни Кастильоне мы многократно видели, как органично в его натуре сочетаются и содействуют друг другу поэтичность и реализм. Мы уже знаем, что в дискуссии о «придворной любви», начатой в третий вечер бесед и продолженной, с еще большей энергией, в четвертый, наш автор наследует многовековой традиции куртуазной любви, вдохновлявшей провансальских трубадуров.

Но жизнь двора полна и «внепоэтических» любовных историй, в которых естественное влечение вплетается в ткань феодальных отношений, запутывая наследные права. Нам памятна смертельная развязка романа Джован Андреа Баво и Марии делла Ровере. В 1511 году от связи Джулиано Маньифико с замужней дамой урбинского двора там же, в Урбино, родится Ипполито Медичи – будущий кардинал, которого борьба за власть с его племянником Алессандро (в свою очередь внебрачным сыном Лоренцо Медичи) приведет к ранней насильственной смерти. Через два года после него погибнет и Алессандро, также убитый родственником. В родном доме самого Кастильоне, в Казатико, в 1520-е годы воспитывается маленькая Ливия, девочка, рожденная от связи между мантуанским маркизом Федерико и его, Кастильоне, замужней кузиной; зная о том, кто ее отец, она смело обижает и свою несчастную воспитательницу, мадонну Луиджу, и родных детей Бальдассаре. Случаи совершенно обыденные (у какого из синьоров нет связей на стороне и внебрачных детей!), но так часто несущие в себе семя трагедии…

Разговор об обучении придворной дамы целомудренной любви, не пятнающей ее репутацию, – одно из загадочных мест в книге. Странно уже то, что защита этой любви вверена Джулиано Маньифико, известному неукротимым сладострастием[88]. Тем не менее синьора Эмилия, то ли в шутку, то ли всерьез, называет Джулиано «известным защитником чести женщин». Несколько мужчин – участников беседы отвергают наставления Маньифико как нереалистичные и едва ли не ханжеские, зато их с одобрением принимает женская половина компании. Создается впечатление, что эта часть книги адресована преимущественно читательницам. Раз уж сама природа сделала женщину привлекательной для мужчины, а двор, с его блеском и разными видами галантного досуга, еще более усиливает это притяжение, Кастильоне побуждает женщин рассудительно пользоваться им в добрых целях, чтобы естественная склонность полов друг к другу, поставленная в разумные границы, содействовала умножению при дворе доблестей и талантов, а не плодила смуту и горе.

В четвертой книге рассуждение о любви мудрой и чистой, возобновленное от лица Пьетро Бембо, поднимается от житейского и практического уровня к мистическому созерцанию.

«По лестнице, на низшей ступени которой находится тень чувственной любви, взойдем в тот возвышенный чертог, где обитает небесная, истинная, поистине достойная любви красота, сокрытая в глубинных тайниках Божиих, чтобы не могли видеть ее взоры непосвященных. Здесь обретем мы блаженный предел наших желаний, истинный отдых от трудов, верную помощь в бедствиях, полезнейшее лекарство в недугах, безопаснейшую гавань в мятежных бурях нашей жизни» (IV, 69).

Кастильоне – христианин, и не только по имени; вера в нем неотделима от морального долга – прежде всего от почитания матери, которая была для него в течение всей его жизни неоспоримым религиозным и нравственным авторитетом. При этом вера прошла в нем через массу искушений его эпохи и личной судьбы. Он стремится оправдать доводами веры культуру своего социального слоя, ища интеллектуальное подкрепление этому в неоплатонизме Фичино, Дьяччето, Бембо, Леона Еврея. Подобно традиционному пути христианской добродетели, путь его жизни, во всех ее аспектах – сына, мужа и отца, воина, придворного, преданного чтителя прекрасного в жизни и искусстве, – должен представлять собой восхождение к тому, что абсолютно и бессмертно. Первый, к кому обращен его призыв, – он сам. То же средство он предлагает и своим современникам из благородного сословия.

Говоря устами Бембо о красоте, естественным образом связанной с благостью и порождающей любовь, способную возвысить человека вплоть до Бога, Кастильоне имеет в виду не только сферу любви между мужчиной и женщиной. Красота и любовь должны руководить человеком во всей его жизнедеятельности и в отношении к миру в целом, делая его вдохновенным. Если прочитывать мысль Кастильоне так, станет понятной связь между нею и предшествующим рассуждением Оттавиано Фрегозо о цели служения придворного. Синьор Оттавиано доходит до земных вершин этой цели: истинный придворный помогает сделаться справедливым своему государю, а плоды этой справедливости благотворно сказываются на жизни его народа. Рассуждение Бембо возносит цель еще выше: