Вероятно, дальнейшее сближение позиций обеих сторон побудило как можно скорее предать забвению историю с «Диалогом». Вальдеса никто не укорил ни словом; его положение при императоре только упрочилось[72]. Но известно и другое: через считаные дни после составления письма Карл предложил нунцию епископскую кафедру города Авилы вместе с двенадцатью тысячами дукатов годового дохода[73]. Не было ли это попыткой «успокоить» Кастильоне? Очень похоже на то. Бальдассаре, поблагодарив за оказанную ему честь, ответил, что не может принять ее, когда между Святым престолом и Империей отсутствует действительный мир.

В декабре Кастильоне исполнилось пятьдесят. Душевное состояние, в котором встречал он день своего рождения, описано в стихах – последних, которые от него остались. О его состоянии физическом мы не знаем ничего определенного, но, видимо, оно было не менее тяжелым.

«С каким еще бо́льшим несчастьем ты возвратишься ко мне, ненавистный и злосчастный день моего рождения? С давних пор роковая парка скрывала последний день моих лет. Может быть, ты надеешься видеть меня облаченным в пурпур? Но мне к лицу погребальные пелены, ибо теперь вижу, как одна хрупкая жизнь и тысяча смертей начались для меня одновременно. Итак, посреди стольких страданий не стану просить ни цветочного венка, ни того, чтобы небо благоухало аравийскими ароматами в знак радости. Но ты принесешь, как праздничную жертву, мою скорбь – ибо жалобами, слезами и вздохами празднуют тебя мои уста, глаза и сердце».

В конце января 1529 года, когда примирительный визит в Италию был вполне подготовлен, император еще раз настоятельно предложил Кастильоне епископство Авилы. На этот раз Бальдассаре ответил согласием. Во всяком случае, так передали в те дни в своих донесениях несколько иностранных послов. Сам же Кастильоне, не говоря ничего о епископстве, писал домой, что чувствует себя хорошо, как никогда за все время, проведенное им в Испании.

6 февраля в Толедо происходили праздничные торжества по случаю предстоящего отъезда императора. Кастильоне лежал при последнем издыхании; рядом с ним неотступно находились его племянник Лудовико Строцци и врачи, присланные по личному распоряжению императора. Утром 7-го он отошел.

Император почтил папского нунция роскошными похоронами, на которых присутствовал весь двор. Тело Кастильоне было положено в кафедральном соборе Толедо, рядом с останками древних кастильских королей. «Умер один из лучших рыцарей этого мира», – сказал Карл после похорон.

Папа Климент, скорбя по усопшему, повелел уплатить его долги, разделаться с которыми Кастильоне при жизни так и не удалось. Луиджа Гонзага ответила на папские соболезнования с той же немудрящей и непоколебимой набожностью, что звучала всегда в ее письмах сыну, но и с достоинством. Может быть, именно эту материнскую, простонародную, не затронутую никакими веяниями эпохи веру Кастильоне и защищал горячее всего в своей яростной полемике с Вальдесом.

«Святейший отец,

целую ваши святые стопы. Узнав о неожиданной смерти моего любимого и единственного сына мессера Бальдесара, я почувствовала такую крайнюю скорбь, которую может понять каждый, осознавая эту величайшую утрату, которую я понесла в преклонном, более чем семидесятилетнем возрасте, и его бесконечное почтение и нежную любовь ко мне, его убогой и несчастной матери. Но поскольку такова воля всемогущего Бога, я, помня о том, что мой сын умер на службе вашему блаженству и Святому престолу, и о прекрасных качествах, бывших в нем (хоть воспоминание о них и пронзает мне сердце, как нож), могу лишь возблагодарить Божью благость за все, что ей было угодно. Как на мое единственное прибежище и утешение, я во всем полагаюсь на милосердие вашего святейшества, дающее мне уверенность, что верное служение моего сына не будет забыто. В своей жизни он не сподобился за него той награды, на какую позволяли надеяться его заслуги. Но он оставил образ своей верности вашему святейшеству – единственного сына с двумя маленькими сестрами, которых я постараюсь научить всем добрым делам, каким смогу, веря, что ваше святейшество будет их защитником и помощником. Припадая вместе с ними к вашим святейшим стопам, молю вас, да соизволите дать душе моего сына полное отпущение грехов. Оказав ему такую милость, вы принесете мне величайшее утешение, так как больше всего на свете я желаю, чтобы его душа ощутила помощь от дражайших духовных сокровищ вашего блаженства и святой Церкви. Снова целуя ваши святейшие стопы, со всяким смирением вверяю себя вашему блаженству.

Вашего святейшества смиреннейшая раба, несчастная

Алуиза Гонзага да Кастильоне»[74].

В 1530 году останки Бальдассаре Кастильоне были перевезены в Мантую и положены в пригородной церкви Санта-Мария делле Грацие, служившей усыпальницей маркизов Гонзага.

Приобретшая широкую популярность еще при жизни Кастильоне в нескольких рукописных вариантах, после смерти автора книга стяжала такой успех, которого он не мог и вообразить. За шестнадцатый век число ее изданий в одной Италии перевалило за сорок, а по всей Европе – за сотню. В 1534 году был опубликован испанский перевод, в 1537-м и 1585-м – два французских, в 1561-м – английский, в 1561-м, 1571-м и 1577-м – три латинских, в 1565-м и 1593-м – немецкий, в 1566-м – польский. Не выходил «Придворный» из моды и в последующие два века. Разумеется, не обошло книгу папского нунция и внимание церковных властей: в 1576 году она была внесена в «Индекс запрещенных книг».