А потому выставка — по праву — Веткиного отца.

И Савоуш во всех интервью своё имя, перечисляя причастных к открытию века, всегда называет вторым.

Хотя это именно он организовал раскопки, возглавил их и откопал, окончательно переселившись в Египет, пару саркофагов и что-то ещё, о чём Север рассказывала мне с восторгом и полным пониманием важности таких находок. И запнулась она только в конце, когда про выставку в Каирском музее осенью произнесла.

Сообщила, что мы приглашены.

Дядя Савоуш просил.

Настоятельно и убедительно требовал, потому что она должна увидеть то, чему её отец посвятил больше десяти лет, то, что стало открытием века благодаря ему. И пусть он сам не сможет присутствовать, но… есть Север.

Арс.

Наш ребёнок, что по залу ожидания, пока я разговариваю с Йиржи, носится на пару с Айтом, пугает народ, которого в семь утра, к счастью, не так и много.

— Арс.

— Мы хорошо себя ведем.

— Димо, я вопрос с таможней уладил. Будут у нас твои супер тренажеры! — Йиржи оповещает радостно, ругает и сигналит кому-то на заднем фоне. — Чёртовы японцы! И они про конференцию спрашивали. Мол, не хотим ли мы выступить. Но я сказал, что без тебя такие вопросы не решаю. Им же не финансовый отчет надо будет читать!

— Пусть программу на почту скинут, подумаем, — я отвечаю, прикидывая возможности, уточняю у коммерческого директора и совладельца пару моментов.

Показываю кулак Арсу, который Айту на ухо что-то шепчет.

И его таинственный вид подозрения рождает.

— Арс!

— Ну пап, — трагично-шкодливую рожицу мне строят, обнимают за шею собакена, что на задницу плюхается.

Взирает тоже честными глазами.

И зря пани Власта выговаривает, что ребёнка мы зовем почти также, как собаку. Временами очень даже удобно, оба отзываются.

— Мы договаривались… — я начинаю строго.

Не заканчиваю, поскольку поговорить со мной с утра хотят все. И после Йиржи только потухший экран высвечивает имя Алисы.

И ей не ответить я не могу.

Я сам просил её позвонить, когда всё закончится. Вот только говорить при Арсе я с ней не могу, поэтому ребёнка на пустой ряд я усаживаю, отхожу к окну, бросая Айту:

— Охраняй.

Впрочем, охрана будет взаимной.

Надёжной, но, принимая вызов, Арса из поля зрения я всё равно не выпускаю. Так спокойней и надёжней уже мне.

— Привет.

— И тебе раннее доброе утро, Дима! — Алиса проговаривает бодро.

А значит, хорошо.

Операция прошла хорошо.

— Как Фёдор Алексеевич?

— Уже увезли из операционной. Врач к нам выходил, сказал, что всё нормально, — она выпаливает на одном дыхании, договаривает после паузы неуверенно. — Дима, тут… Лариса Карловна хочет с тобой… поговорить.

— Ага, — я говорю глубокомысленно.

И ёмко.

Шарю по карманам, в которых папирос давно нет. К сожалению, вот прямо сейчас я очень жалею, что курить с рождением Арса бросил. Мне нужен этот едкий, раздирающий лёгкие дым, чтоб голос несостоявшейся тёщи услышать.

Узнать, что сказать после стольких лет она вдруг захотела.

— Так что, давать?

— Давай, — я говорю, кажется, отчаянно.

Отворачиваюсь к окну, чтобы Арс моего лица не увидел.

И тишину, повисшую на расстоянии всего невидимого провода и заползающую в ухо, первым нарушаю я:

— Здравствуйте.

— Спасибо, — у неё глухой голос, давно забытый и всё ж тот, что я помню, и говорит она без приветствий, по делу. — Больница, хирург, операция. Это ведь ты организовал?

— Отчасти, — я отвечаю после заминки.

Честно.

Кардиохирурга искал я, а вот его вызов из Москвы и всё лечение оплачивали мы с Ником напополам. Я бы заплатил и сам, но Ник не дал. Он заявил, что и так делает большое одолжение, разрешая вмешиваться в дела… их семьи.

Ибо интересная штука — жизнь.

Причудливая.

Настолько, что родители Алёнки стали для Алисы и Ника семьей.

— И Алиса, — Лариса Карловна добавляет шелестящим шёпотом, почти неразборчиво, но я понимаю, пусть и пожалуйста не говорю. — Спасибо за неё.

Не стоит.

Меня не за что благодарить.

Тогда, много лет назад, в задурманенной алкоголем, отчаяньем, ненавистью и сигаретным дымом жизни я сделал только один правильный поступок. Принял перед тем, как сбежать в Чехию, одно верное решение.

Да и то… глуша собственное чувство вины, которое не глушилось в роме?

Или от злости?

Или… не знаю.

Просто даже слушать в очередной раз меня не стали, не дали сказать хоть слово, а привезенные деньги швырнули в лицо. И ворота, по которым, разбивая кулаки, я долбил ещё минут двадцать, Лариса Карловна закрыла.

А я… я, сдавшись, ушёл.

Обратно на кладбище, на котором идея позвонить Алисе, кажется, и появилась. Гениальная, как тогда казалось, мысль. Кому, как не ей, играть роль сотрудницы социальной службы, которая приезжать к родителям Алёнки раз в две недели будет.

Я ж пообещал Алёнке, что её родителям помогу и одних не брошу.

И приезжать… каждый год летом я приезжаю к ним, к моему не родившемуся ребёнку и девушке, что женой не стала.

— А ты? Как?

— Я… у меня всё хорошо, Лариса Карловна, — я отвечаю тоже едва слышно.

Оборачиваюсь как раз в тот момент, когда мой сын, пользуясь моментом и случаем, а также театральными талантами, на кресло взбирается с ногами, выпячивает вперед грудь и, прикладывая к груди кулак, звонко читает:

— …или, бунт на борту обнаружив, из-за пояса рвет пистолет[1]…

Рассказывает он пылко.

От души.

А Айт, сжимая в зубах кепку, сидит рядом.

И толпу слушателей эта парочка уже собрала, вот же… деятели искусства. Пани Власту, если узнает, что её обожаемый правнук деньги в аэропорту стихами собирает, инфаркт хватит. И маму тоже.

— …разве трусам даны эти руки, этот острый уверенный взгляд…

Показывают, замечая среди людей меня, прицельно. Округляют огромные глаза цвета северного сияния, Веткины глаза, а потому ругаться на него не получается. В конце концов, на фоне своей родительницы он ещё вполне послушный и спокойный.

В пустыню, во всяком случае, не удирал.

Правда, забирать эту парочку всё равно надо, пока монет на конфеты им не насыпали, а меня родительских прав не лишили.

Поэтому командую, протиснувшись в первый ряд, я решительно:

— Арс, нас мама ждёт.

— Тут?! Уже? — моё ребёнок, враз забывая про публику и конфеты, ко мне моментально спрыгивает.

— Нет, в Каире и через пару часов, — я, подхватывая его на руки, всё же улыбаюсь, касаясь губами до сих пор пухлой щеки, от которой молоком и шоколадом так правильно пахнет. — Полетели к ней.

Каир, Египет

Квета

Ноябрь, аэропорт, Каир.

Повторится всё, как встарь… или нет, потому что сегодня