– Нет, господин судья.

– Так чего ж ты, любезный синьор, на ночь глядя приперся?

– Как раз сегодня я случайно увидал одного. У нас, в Трастевере, на литургии в церкви Святой Марии. Он, тот парень, господин судья, самый молодой из всех, зовут Марко…

– Как-как ты сказал? Марко?!!

После встречи с отцом Бенедиктом ноги сами понесли Марко на площадь Кампо дей Фьори, ибо образ Аньез не давал покоя смятенной пылающим чувством душе. Аньез, милая Аньез! Она ли это была? Она! Юноша чувствовал это, более того, знал так же точно, как знает свой дневной путь солнце, а ночной – луна. Ах, если бы удалось отыскать девушку, встретиться, поговорить… Именно об этом мечтал юный толмач, подходя к торговым рядам.

– Девушка? Не ты ли спрашивал о ней совсем недавно? Красавица с каштановыми локонами? О, да тут много таких! В нашем городе – все красавицы.

– Черные ресницы? Ямочки на щеках? Белые нежные руки? О, милый мой – да сколько тут за день проходит таких дев, разве каждую упомнишь! К мясникам захаживала? Так у них, милый мой, и спроси.

Вообще-то, молодой человек именно так и собирался сделать, да вот только по пути почему б не расспросить и других продавцов – цветочников, зеленщиков, булочников? А торговцы мясом – вот они. И люди вокруг толпятся, торгуются:

– Мне бы вырезку, хорошую вырезку… Я сказала – хорошую, а не такую, что ты мне сейчас показал!

– Эй, любезнейший, – выбрав момент, обратился Марко. – Не видел ли ты тут недавно одну девушку…

– Почему одну? – под громкий смех покупателей мясник округлил глаза. – Я тут их много видел! Да и сейчас – вон их сколько – выбирай любую!

Юноша поник головою, да уж, следовало признать, тактику поиска он выбрал плохую – ну, кто ж тут мог сказать что-то толковое? И в самом деле – сколько здесь, на рынке, молодых и красивых дев – и торговок, и служанок, и даже самого что ни на есть господского, вида. Действительно – где уж тут упомнить какую-то одну. Были бы хотя бы приметы, скажем, родинка на щеке или что-нибудь подобное, а то и сказать нечего. Красивая, как солнце – вот уж всем приметам примета.

Хотя тот самый мясник, с которым тогда разговаривал Марко… Кстати, а его что-то и не видать!

– А где у вас тут был один худосочный, бычьими хвостами еще торговал.

– Бычьи хвосты, парень, можешь взять и у меня, не пожалеешь – хорошие. А ежели ты спрашиваешь про Феруджо из Павии – он как раз худосочный, – то тот только через неделю объявится. Уехал к себе, навестить родичей.

– Ах, вот как? Уехал. Благодарю.

Откланявшись, молодой человек побрел себе дальше с самым грустным видом. Спешить было теперь некуда, разве что зайти на ту улочку, меж Пантеоном (храмом Святой Марии ад Мартирес) и бывшим стадионом Домициана. Кстати, там, по пути, можно заглянуть в храм Святой Аньез ин Агоне, поговорить со священником, вдруг да тот что-то знает, вдруг да Аньез заходила в церковь своей святой покровительницы?

Может, и заходила. Только священник ее не помнил – тоже ведь много было дев, и молодых, и красивых. Осталась одна улочка, та самая, где Марко едва не расстался с жизнью… ну, если и не с жизнью, так с кошелем – точно. Хорошо, Убой проходил мимо, помог. Вовремя его принесло, надо ж такому случиться. Убой… Честно сказать, из всех воинов дружины этот кряжистый, чем-то похожий на старый, поросший мхом пень, человек, угрюмый и своенравный, явно таящий какую-то недюжинную опасность, вызывал у Марко наименьшие симпатии, и юноша не смог бы точно сказать – почему. Вроде бы ничего такого плохого ни лично толмачу, ни кому другому Убой не сделал, наоборот даже – Марко из беды выручил и можно сказать – спас. Однако вот… как-то не глянулся детинушка парню, и дело тут не во внешности, конечно же нет, а, скорее – в душе. Вот почему-то чувствовал юный толмач, что с душой Убоя что-то неладно, а почему так – объяснить бы не сумел. Что-то такое, на уровне переглядок, ухмылок, редких, не к месту сказанных слов. Да вот взять и недавний случай, на этой вот самой улочке – и какого черта Убоя сюда занесло? Случайно? Это он так говорит. А вдруг вовсе и нет тут никакой случайности, и тогда выходит… и тогда выходит, что Убой за Марко следил! Зачем? По своей воле? А вот это вряд ли, какой смысл? Уж кому-кому, а Убою Марко нигде дорожку не перешел. Значит, его послал тот, кто может отдавать приказы – боярин Павел! Не доверяет, да. Тогда опять же вопрос – почему? Почему, почему, почему? Что такого сделал Марко, где и когда как-то неправильно себя повел? Непонятно.

Пошатавшись по тенистой – той самой – улочке, юноша даже постучал в оба дома, куда, как он прикинул, могла бы войти Аньез. В одном из домов отворивший двери слуга заверил, что никакой девы тут отродясь не было, в другом же доме дева имелась, и не одна – хозяйские дочки на выданье, Марко даже глянул на них краем глаза – увы… Выходит, ошибся, обознался – приходилось это признать. И через неделю еще раз справиться у того самого нелюбезного мясника, который сегодня отсутствовал. Может… Через неделю. Если будет у Марко эта неделя, ведь встреча с папой уже через два дня, а потом… А потом боярина Павла в Риме ничто не держит… Боярина-то не держит, а его, Марко?

Солнце уже почти совсем скрылось где-то за не видным отсюда Тирренским морем, лишь последние лучи его все еще окрашивали золотом крыши домов, шпили церквей и колоколен, простирались длинными темными тенями городских башен. Собиравшиеся было после обеда тучи рассеялись, дождя так и не случилось, вечер стоял тихий, спокойный, полный запахом магнолий и роз.

На постоялом дворе Веладжо слышался гомон, шутки и смех – располагались на ночлег возвращавшиеся с рынка крестьяне да небольшой купеческий караван – три ослика да два запряженных мулами воза. Должны были уже возвратиться и остальные посланцы Ремезова – Кондратий Жердь и Марко.

Спустившись в таверну, Павел рассеянно кивнул хозяину и вышел во двор, усевшись на скамеечку под развесистым вязом. Вспомнилась вдруг Полина, их прогулки по вечернему Риму… тому, туристскому Риму, который этот вот город пока что напоминал мало, ну, разве что античными развалинами и лавочками на Трастевере.

Аромат магнолий и роз перебивался сильным запахом навоза и сена – погонщики мулов и ослов готовили своих питомцев к ночи: чистили, кормили, что-то приговаривали, скотина, она ж, как человек, ласковое слово любит.

Распахнутые настежь ворота постоялого двора, как давно уже подметил Ремезов, закрывались лишь поздно ночью, либо не закрывались вообще – похоже, старик Веладжо имел в здешнем районе особый авторитет. Наверное, бывший разбойник, вовсе не порвавший связи с бывшими дружками, активный скупщик краденого и наркодилер.

Тьфу ты! Павел неожиданно расхохотался – во, додумался! Какой, к черту, наркодилер в тринадцатом веке? Скорей уж – контрабандист… или для контрабанд тоже еще рановато? Тогда уж скупщик краденого – стопудово, к бабке не ходи! Кстати, такой человек просто не может не быть на крючке у здешних правоохранительных, точнее – правоприменительных – органов, следовало быть осторожнее с этим ушлым трактирщиком. Впрочем, а что он мог о своих постояльцах узнать? Ну, подслушал кое-что… и ни черта не понял, общались-то люди Павла по-русски.