сказал он, — Полковник рассердился из–за того, что ты здесь. Наверное, тебе лучше уйти». Я сказал, что все в порядке, и отвалил. Полковник не хотел, чтобы вокруг Элвиса вертелись посторонние люди, особенно композиторы, — с ним было приятно работать в студии, но иметь возможность подойти к нему, как–то на него повлиять, показать песню… Это в своих руках держал Полковник».

«Я не чувствую себя чьей–то вещью, — заявил Элвис журналисту Джо Хайамсу за ленчем в своей гардеробной (соус, картофельное пюре, девять ломтиков хорошо прожаренного бекона, две пинты молока, большой стакан томатного сока, салат, шесть кусков хлеба и четыре ломтика масла). — Мне такое и в голову не приходит. Люди могут мне говорить, что я могу делать, а что — нет, но я их не буду слушать. Я делаю то, что хочу. Я не могу измениться и не собираюсь этого делать». Дальнейшие его высказывания сводились к тому, что он трудяга, всю жизнь вкалывал, и, несмотря на то, что порой ему чертовски одиноко («Часто я чувствую себя несчастным, не знаю, куда деваться»), он по–прежнему наслаждается каждой минутой такой жизни. «Если мне понадобится бросить свою работу, я готов это сделать в любую минуту, но мне бы этого не хотелось». — «А что вы скажете насчет Полковника?» — поинтересовался Хайамс. «Я могу управлять своей жизнью и без посторонней помощи, — ответил тот. — Когда я нахожусь вдали от своей семьи, Полковник Паркер заменяет мне отца. Он не вмешивается в мои дела и не говорит — делай то–то или то–то. Просто Полковник Паркер разбирается в бизнесе, а я — нет. Он никогда не вмешивается в процесс записи, а я не лезу в бизнес. Никто не может мне приказать, как мне вести свою жизнь».

Каждый вечер Элвис тщательно изучал отснятые за день кадры и по–прежнему наотрез отказывался брать уроки актерского мастерства, поскольку, как он объяснял Джорджу Клайну, считал, что между профессионалом и любителем разница та же, что и между оперным тенором и певцом, который поет, чувствуя музыку сердцем, — формальное обучение может повлиять на его непосредственность. Но так как он придавал большое значение самоусовершенствованию и самообучению, Элвис не уходил из студии до тех пор, пока самым тщательным образом не изучал весь отснятый материал со своим участием. «Свои фильмы я смотрю в первую очередь глазами критика, — сказал он репортеру несколько месяцев спустя. — И всегда стараюсь выглядеть перед камерой естественно, а для этого требуется знать, как ты выглядишь».

Постепенно ему начинало казаться, что у него получается все лучше. Поскольку пробиться к Торпу было очень и очень непросто, Элвис спрашивал совета у кого только можно — например, у его помощника Боба Релайи или у актера Гленна Стрейнджа, отличавшегося завидным терпением в трудных сценах. «Он находил общий язык со всеми, — вспоминал Релайа. — В один из первых дней работа над очередным эпизодом задержалась по техническим причинам, и кто–то из съемочной группы сказал, что сейчас бы им не помешала хорошая песня. Элвис тут же взял свою гитару и спел. Там не было никаких: «Что вы, что вы, я стесняюсь!» Он просто сказал: «Дайте мне гитару!» У него были все необходимые актеру качества, которые он мог с успехом продемонстрировать в нужный момент. Скорее всего из него бы вышел и классный учитель, и механик. Он был очень целеустремленным и всегда знал над, чем мы работаем в данный момент и, чем будем заниматься завтра».

Дьюи, приехав в Голливуд на несколько недель в отпуск, угодил прямиком в обстановку, где смешались работа и игра, отчаянные сделки и лицемерные отказы. Его поездка была оплачена Элвисом, который (как писал Боб Джонсон в Press–Scimitar) «хотел, чтобы Дьюи проводил с ним как можно больше времени и посмотрел, как он работает в MGM… Он не стал селить его с другими парнями, а выделил ему комнату в своем номере… Он даже свозил его к дантисту и потратил около 400 долларов, чтобы ему поставили такие же чудесные пломбы и коронки, как у него, и чуть ли не каждый день таскал его по разным студиям и домам кинозвезд, гордый за своего странного друга из Мемфиса».

К несчастью, вышло так, что слово «странный» оказалось наиболее подходящим для описания поведения гостя. По словам Скотти, «в Голливуде Дьюи вел себя точно так же, как до этого в Мемфисе. Однако если там его знали все, то здесь он оказался не в своей лиге». В первый день он приехал на съемочную площадку, но минут через пятнадцать заскучал и ушел. С другой его выпроводили за то, что он делал фотографии. Когда же Элвис привел его в студию, где озвучивался фильм «Братья Карамазовы», и познакомил с Юлом Бриннером, Дьюи ляпнул: «Я смотрю, ты у нас коротышка?» Элвису пришлось извиняться за своего друга. «Что и говорить, ситуация складывалась не из приятных, — поясняет Джордж Клайн. — Элвис любил Дьюи за то, что тот для него сделал, и в то же время стыдился за его поведение в Голливуде. Как–то мы отправились на встречу с Сэмми Дэвисом–младшим в «Мулен–Руж», и публике представили Элвиса со сцены. Так Дьюи возьми да и выпрыгни на сцену между лучом прожектора и Элвисом и говорит: «Дьюи Филлипс, Мемфис, штат Теннесси», в тот момент, когда тот делает поклон. Мы не стали на него злиться, лишь сказали себе — это же сумасшедший Дьюи. Уж Элвис мог бы знать, что он на такое способен».

Незадолго до его отъезда Элвис поставил ему новый сингл «Teddy Bear» из фильма «Любить тебя», и тот аж до потолка подпрыгнул — мол, это будет хит, и попросил поставить его еще раз. Он рассказывал Бобу Джонсону: «Когда я садился в самолет, у нас у обоих на глазах были слезы. Я сказал ему, что никогда не смогу отплатить ему за то, что он для меня сделал. Напоследок Элвис мне сказал: «Филлипс? не дрейфь и прочти молитву перед тем, как сядешь в этот самолет».

Дьюи удалось протащить на борт самолета «контрабанду»: несмотря на все предупреждения Элвиса, он увез копию нового сингла, который должен был поступить в продажу 11 июня и который, невзирая на принципы деловой этики, прокрутил в эфире сразу же по прибытии в Мемфис. В ярости были все: и руководство RCA, и Полковник, да и сам Элвис тоже. И в Press–Scimitar появился заголовок: «Элвис и Дьюи расстаются».

Тем