не было других покровителей, кроме Минуция… Ты ведь слышал о Минуции, который взбунтовал рабов под Капуей?

И Лабиен бросил на галла внимательный взгляд.

– Да, господин. Ювентина мне рассказывала…

– Значит, сам ты не участвовал в восстании? – полюбопытствовал Лабиен.

– Нет, – коротко и твердо ответил Думнориг.

– Ты можешь говорить со мной откровенно. Хотя я не сочувствую рабам, хватающимся за оружие, но не мое дело судить их за это. Даже если ты был с Минуцием под Капуей, это останется между нами…

– Я не участвовал в мятеже, – сказал Думнориг, почитая за благо не быть с римлянином слишком откровенным. Но он тут же пожалел об этом, вспомнив о Геродоре, который, по словам Ювентины, мог находиться в римском лагере. Это была его непростительная оплошность. Как он мог забыть об этом? С Геродором он был в приятельских отношениях, но тот, сам того не желая, мог выдать его…

– В сущности, мне это безразлично, – продолжал Лабиен. – Меня интересует другое… И тут ты должен ответить мне правдиво. Я спрашиваю не из простого любопытства. Есть ли у нее кто-нибудь? Я спрашиваю, есть ли у нее мужчина?

– По-моему, нет, – снова солгал Думнориг. – Во всяком случае, я ничего такого не замечал… Она ведет замкнутый образ жизни.

Беседуя, они дошли до расположения четвертого легиона, в командование которым Лабиен вступил несколько дней назад122.

В палатке трибуна наводил порядок его отпущенник Аристион. Он с удивлением уставился на загорелого и запыленного незнакомца, вошедшего в палатку следом за Лабиеном.

– Отложи на время все свои дела, Аристион, – обратился Лабиен к отпущеннику. – Отведешь этого человека в обоз к Геродору, скажешь ему, что отныне у него будет помощник во всех его делах… И сразу возвращайся, – добавил он. – Серторий придет к нам незадолго до заката. Не забудь приготовить барашка под его любимым соусом. А я, пожалуй, пройдусь по когортам…

* * *

Думноригу, пока Аристион вел его в ту часть лагеря, где находился обоз четвертого легиона, пришлось рассказать ему, кто он и зачем прибыл в лагерь. Разумеется, он тщательно обдумывал каждое свое слово, чтобы не сболтнуть лишнего, тем более что отпущенник Лабиена оказался очень разговорчив и любопытен.

– Так ты послан к нам той девушкой, которая спасла жизнь моему господину под Капуей? – продолжал свои расспросы Аристион. – О, я наслышан о ней. Она спасла не только господина, но и Геродора, с которым я тебя сейчас познакомлю…

«Только бы Геродор не проговорился, что знает меня», – уже в который раз повторял про себя Думнориг. Но надежда на это была слабой. Арвернец уже думал о том, как он будет изворачиваться, объясняясь и с Аристионом, и особенно с Лабиеном, которому так опрометчиво солгал.

– Этому плуту необычайно повезло, – весело продолжал Аристион. – В позапрошлом году претор перегринов хотел его распять, но господин по просьбе своей спасительницы выхлопотал ему помилование.

– За что же его хотел распять претор? – спросил Думнориг с притворным удивлением, лишь бы поддержать разговор.

Аристион принялся с увлечением рассказывать о том, что Думноригу было давно известно, за исключением явно выдуманных Аристионом подробностей. Впрочем, галл только делал вид, что слушает, а сам думал о своем.

Префект апулийских всадников оставил у себя все его деньги, а без них нечего было и думать о возвращении в Сицилию – ни морем, ни сушей.

– А вот и герой Кампанской войны! – со смехом прервал Аристион раздумья арвернца.

Они уже дошли до стоянки обоза четвертого легиона. Думнориг сразу узнал Геродора, который шел по квинтане к декуманским воротам и тащил за собой на поводу молодого упрямого мула. Бывший раб и телохранитель Минуция почти не изменился за последние три года, если не считать, что похорошел лицом и, пожалуй, немного пополнел. Впрочем, он всегда был весьма недурен собой, хорошо сложен, высок ростом и кудряв. По характеру он был парнем жизнерадостным и простодушным. Думнориг вспомнил, как Минуций под Капуей как-то отругал молодого человека, что-то сказавшего невпопад, и с досадой произнес: «Тебе уже тридцать лет, пора бы и поумнеть».

Бывший телохранитель Минуция, который в другое время рассердился бы на Аристиона в ответ на его слишком вольную шутку, увидев рядом с ним Думнорига, потерял дар речи. Но если Геродор, узнав Думнорига, и был крайне удивлен, то не показал этого.

Думнориг и Геродор ничем себя не выдали, претворившись, будто видят друг друга впервые. У Аристиона не возникло никаких подозрений относительно того, что оба его дурачат. Он еще немного поболтал с ними и ушел, вспомнив, что ему нужно приготовить полюбившийся Серторию соус к жареному барашку.

– Вот так штука! – воскликнул Геродор, оставшись один на один с Думноригом. – Ты как здесь оказался?

– Долго рассказывать, – нехотя произнес галл. – На сегодня с меня хватит. У меня уже язык заплетается. С того момента, когда меня допрашивал начальник конного разъезда, который остановил меня в трех милях от лагеря, я еще дважды подробно объяснял, кто я, откуда и зачем прибыл. Потом как-нибудь расскажу тебе обо всем по порядку…

Помолчав немного, он добавил:

– Ты правильно поступил, сделав вид, что не знаком со мной. Этот болтун наверняка разнес бы по всему римскому лагерю о трогательной встрече двух товарищей по оружию из войска Минуция…

– Я считал тебя погибшим… тебя и всех твоих друзей-гладиаторов, – тихо промолвил Геродор.

– Мне посчастливилось вырваться живым из бойни под Казилином. Кроме меня, спаслись тогда Мемнон, Варий, Сатир, Астианакс и Багиен. Ириней и Сигимер были убиты на моих глазах, доблестно сражаясь. Варий погиб позднее, уже в Сицилии. Это он первым поднял там мятеж рабов и пал в бою смертью героя…

– А Мемнон и остальные? – спросил Геродор.

– Живы, – коротко ответил Думнориг.

– И все они теперь в Сицилии, среди восставших?

– Нетрудно догадаться.

– А ты? Почему ты здесь?

– Так получилось… Сам-то ты не забыл о своих погибших друзьях? Эватле, Стратоне… Могу я надеяться на то, что ты и впредь будешь помалкивать о нашем с тобой давнем знакомстве?

Думнориг бросил на Геродора испытующий взгляд.

– За кого ты меня принимаешь? – почти с обидой вскричал тот и гордо расправил плечи. – Если ты не знаешь, я до конца был с Минуцием…

– Я знаю, Геродор… Ювентина мне о тебе рассказывала.

– Ты виделся с нею?

– Еще весной.

– Как бы я хотел встретиться с ней и, припав к ее ногам, отблагодарить за свое спасение! Если бы не она…

– Ты, кажется, куда-то собрался? – перебил Геродора арвернец, кивнув на мула, хлопавшего ушами.

– Нужно сходить в Арелат, чтобы запастись хорошим вином, свежими фруктами и овощами для господина, – заговорил Геродор, вспомнив о насущных делах. – Он теперь не какой-нибудь центурион гастатов. С ним водят дружбу особы из сенаторского сословия и порой заглядывают к нему в палатку по какому-нибудь делу или в надежде на угощение… Как ты понимаешь, угощать знатных особ приходится на самом высоком уровне, – многозначительно подмигнул он Думноригу.

– Я прогуляюсь с тобой, если не возражаешь.

– О чем речь? Вдвоем веселее… Присмотри за мулом, а я сбегаю за корзинами. Тут недалеко.

Геродор ушел, свернув с квинтаны на соседнюю улицу, где, судя по трепетавшим на ветру вымпелам и стоявшим у коновязей лошадям, расположилась союзническая конница.

Думнориг остался наедине с мулом. Арвернец почесывал его за ушами и с интересом разглядывал укрепления римского лагеря.

По всему было видно, что трудов здесь не пожалели. У подножия холма, на котором располагался римский лагерь, были выкопаны в три ряда широкие и глубокие рвы, причем наиболее удаленный от лагеря ров, находившийся на ровной и низменной местности, был заполнен водой из реки. Перед рвами, как он узнал позднее, римляне устроили многочисленные ловушки, среди которых самыми коварными были так называемые «лилии». Это были глубокие конусообразные ямы, на дне их торчали вкопанные в землю заостренные колья, причем верхнюю часть ямы прикрывали хворостом, чтобы скрыть ловушку. Тот, кто падал в яму, обязательно напарывался на острый кол. Не менее опасны были «могильные столбы» – вкопанные во рвах деревья с заостренными сучьями. Они тоже были тщательно замаскированы. Провалившийся в ров натыкался на заостренные