Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Я лишь молился, чтобы этого было достаточно, мог лишь молиться в тот момент.
И Эдуард ответил. И Лориан.
Лориан...
Как он изменился! Это был уже не тот хрупкий скелет мужчины-ребенка, который сопровождал меня через столько опасностей. Экстрасоларианская практика наконец-то дала ему тело, соответствующее энергии его сердца, и те качества упорства и твердости духа, которые были присущи этому человеку в отчаянные моменты, казалось, стали им самим. Именно эти добродетели заставили его нажать на курок. Будь я мошенником, я бы умер там, сраженный иглой Лориана.
Он действовал и доказал - по крайней мере, к своему удовлетворению, - что я настоящий.
Но все же оставалась Кассандра. Кассандра, которая не верила, что я - это я. Кассандра, которая боялась меня так же, как боялся меня Гошал. Которая боялась того, кем я мог стать. Если бы она действительно верила, что я был каким-то изобретением их хозяев-экстрасоларианцев, то демонстрация Лориана ничего для нее не значила.
А на самом деле... ее вера - это все, что имело значение. Из всех людей в этом разрушающемся мире, ее лицо было единственным, которое я жаждал увидеть. Ради нее я сражался, ради нее я вернулся, чтобы сражаться. Ради нее, и ни ради кого другого. Даже не ради Тихого, несмотря на все его дары.
Мне нужно было, чтобы она поверила, чтобы знала, что я - это я. Что я вернулся.
Для нее. Ради нее.
Люди Гошала доставили меня на "Аскалон", надежно укрытый в трюме "Гаделики". Они ждали у двери моей старой каюты, пока я входил в нее и искал свою одежду. Я молился, чтобы у Нимы хватило здравого смысла спасти мой меч, пояс со щитом и некоторые другие ценности, когда они с Кассандрой бежали с Эдуардом и Селеной.
"Я ненадолго", - сказал я мужчинам, и дверь с шипением закрылась за мной.
Старая комната была такой же, какой я ее оставил, когда мы только прибыли в Форум, и на всем лежала пыль. Тем не менее лампы ожили при моем появлении, осветив это тесное серое помещение с вытертым ковром и металлическими приборами. Мои легкие вдыхали память лет, вспоминая одиночество того жалкого, одинокого путешествия из Эуэ в Колхиду, те теплые ночи, когда Валка был рядом со мной до и после этого.
Некоторое время я стоял неподвижно, не зная, с чего начать. Хотелось плакать, хотелось спать, хотелось не двигаться. Столько всего произошло со мной за, казалось бы, такой короткий промежуток времени.
Дрожащими пальцами я снял с себя юбку из фольги, и она упала на черный ковер.
Я посмотрел на себя в зеркало в ванной. Отражение, которое я увидел в стекле яслей той бедной женщины, было каким-то ледяным и искаженным. Здесь же все было ясно и понятно.
Из полированного стекла на меня смотрел человек, который был и в то же время не был мной. Какой он был молодой и худощавый! Но широкоплечий и с сильными руками! Его волосы ниспадали на плечи почти до ребер, струясь волнистыми каскадами там, где раньше были прямыми и непокорными, обрамляя лицо, которое было совсем не таким, каким я его помнил в юности. Не совсем таким.
Человек в зеркале походил на то отражение, которое я знал всю свою жизнь, лишь настолько, насколько может походить образ человека, нарисованный по памяти к фотографии. Словно какой-то художник, только слышавший о Адриане Марло, попытался высечь его заново из нового камня. Пропорции моего лица изменились. Там, где раньше у меня было длинное и заостренное лицо с острым носом и подбородком, лицо, смотревшее на меня из этого зеркала, было идеально сбалансированным, с тонким прямым носом, сильным лбом и ярко выраженными скулами. Я все еще была узнаваем - фиалковые глаза были моими, а легкий изгиб бровей напоминал о сатире, о котором я так часто думал, сталкиваясь с собственной внешностью, - но я стал более ясным, как будто какой-то алхимик очистил саму мою сущность.
Я выглядел так же, как Рагама, его лицо было воплощением математической точности. Любой из великих скульпторов императорского двора, действующих в великой классической традиции, мог бы создать такое лицо, настолько точной была его симметрия, настолько идеальными были его пропорции.
Я обнажил ровные белые зубы и улыбнулся.
Это была не моя улыбка.
Кривая асимметрия Марло исчезла. Небольшая неровность мускулатуры, создававшей эту улыбку - отпечаток наталистов, разработавших линию моей семьи, - была исправлена.
Это испугало меня больше, чем что-либо другое.
И все же я знал это лицо, видел его раньше.
Это было лицо, которое я видел в своих видениях, лицо того другого Адриана, который стоял на мостике "Демиурга" и произносил те ужасные слова. Делайте, что должны, говорил он. Огонь по готовности.
Дрожа, я коснулся плеча - правого плеча, разорванного в агонии на стенах Дхар-Иагона, - коснулся его рукой, которую когда-то регенерировал Кхарн Сагара, накладывая новую плоть на адамантовые кости.
Не было ни боли, ни ощущения глубокого онемения, когда я сжал эту руку в кулаке. Не было никаких признаков того, что два последних пальца правой руки были восстановлены благодаря стараниям Элкана.
Я повернулся, чтобы посмотреть на свою спину. Толстые полосы шрамов от ударов плетью, которые полосовали меня от плеча до ягодиц, исчезли.
Я почувствовал, как бешено колотится мое сердце.
Я был уже не тем Адрианом, который умер на руках у Селены. Или был? Воспоминания о нем остались во мне, как и воспоминания о тех днях, что предшествовали первой смерти на борту "Демиурга". Но человек - это нечто большее, чем его воспоминания. Он - и его тело тоже, а это тело не было и не могло быть тем же самым телом, которое я потерял.
Но тогда… тело человека не является одним и тем же веществом всю его жизнь. Большинство клеток в теле человека обновляются - заменяются каждые несколько лет. Зубы, которые я выплюнул на пол марсианской ванны, - это не те зубы, с которыми я вышел из родильного инкубатора. Они выпали и были заменены полдюжины раз за всю мою жизнь. Даже в тех клетках, которые не подлежат замене, - клетках сердца и мозга, остающихся для большинства людей на всю жизнь, - атомы изменились. Частицы углерода
