С формальной стороны Трулльский Собор был куда представительнее двух своих предшественников, и на его заседаниях была представлена вся Кафолическая Церковь, включая римских легатов, подписавших соборные акты. К последним, по утверждению канониста, Антиохийского патриарха Феодора Вальсамона (1186—1203), относились Василий, епископ Гортинский, а также епископы Равенны, Фессалоник, Сардинии, Ираклии, Фракии и Коринфа[993]. С точки зрения содержания едва ли кто-то из современников тех событий всерьез озадачивался вопросом о перечне полномочий Вселенских Соборов – эта тема является дискуссионной и в наше время. Кроме того, и V и VI Соборы были признаны Вселенскими всей Церковью задолго до 692 г., и никто никогда не ссылался на то, что отсутствие в соборных актах канонических определений в чем-то умаляет их достоинство и статус.

Гораздо более вероятно следующее объяснение судьбы Трулльского Собора. Когда вскоре после описываемых событий Кафолическую Церковь сотрясла новая ересь – иконоборчество, Константинополь не счел возможным разрушать столь необходимый ему союз с Римом из-за Трулльского Собора, на время «забыв» о нем. Не случайно, когда на VII Вселенском Соборе 787 г. зачитали 82‑й канон Трулльского Собора, Константинопольский патриарх св. Тарасий (784—806) так прокомментировал его: «Некоторые, страдающие незнанием, соблазняются относительно этих правил, говоря: “Неужели они принадлежат VI Собору?” Пусть же знают они, что святой великий VI Собор был открыт при Константине против тех, кои говорили, что во Христе одно действие и одно хотение. На нем Отцы анафематствовали еретиков и обнародовали православную веру, а затем возвратились домой в 14 год царствования Константина. Через 4 или 5 лет собрались те же самые Отцы при Юстиниане, сыне Константина, и изложили вышеупомянутые правила. И никто да не сомневается относительно этих правил, потому что те же самые Отцы, которые подписались при Константине, подписали и настоящую тетрадь при Юстиниане, что очевидно из несомненного сходства их собственноручных подписей»[994].

Конечно, это была явная натяжка исторических фактов, хотя и вынужденная. Как уже указывалось выше, из 227 епископов Трулльского Собора только 46 участвовали в деяниях VI Вселенского Собора. Но, во-первых, 82‑е правило, приведенное патриархом, являлось наглядным доказательством ереси иконоборчества, и поэтому требовалось обосновать его каноничность. Во-вторых, это правило напрямую отвергало тезис о «непогрешимости» Римской кафедры, и в свою очередь римские легаты в силу обстоятельства места вынуждены были смириться с приведенным доказательством, бьющим по авторитету апостолика. А чтобы у них не возникло соблазнов опровергать данное правило, св. Тарасий заверил всех, что оно принято не на Трулльском Соборе, отвергнутом Римом, а на VI, где папа Агафон играл виднейшую роль. В этом случае всё вроде бы становилось на свои места.

Совокупно эти обстоятельства имели своим прямым последствием тот уникальный факт, что Трулльский Собор перестал считаться даже на Востоке самостоятельным Вселенским собранием и стал рассматриваться в качестве дополнения к V и VI Вселенским Соборам. Отсюда и появилось это странное наименование «Пято-Шестой Собор». Но, повторимся, во время его работы и сразу после окончания заседания Трулльского Собора Отцы и император иначе оценивали свое собрание.

Несмотря на «политические» прения, сыгравшие на понижении статуса Трулльского Собора, значение его трудно переоценить. Никогда ни один Вселенский Собор не принимал такого рекордного количества канонов, как Пято-Шестой. Отцы утвердили 102 канона едва ли не по всем вопросам церковной жизни, и эти правила по сей день являются незыблемой основой христианского благочестия. Более того, по мнению ведущих канонистов, 2‑е правило Трулльского Собора, согласно которому Церковь признала обязательными 625 правил, данных Святыми Апостолами, Святыми Отцами и целым рядом более ранних Поместных Соборов, является важнейшим, «а для науки канонического права самым важным из других»[995]. То обстоятельство, что в очередной раз благие результаты были предуготовлены человеческими страстями и соблазнами, не является новым или чем-то неожиданным для истории Церкви и лишь демонстрирует наши человеческие слабости и безграничную любовь к нам и силу Бога.

Таким образом, Кафолическая Церковь создала удивительный памятник канонического искусства и определила правила христианского благочестия и недостойные для христианина нормы поведения, весьма традиционные для тех дней, да и для последующих времен тоже. И ведущая роль императора Юстиниана II в организации и проведении данного Собора, а еще больше – в утверждении его актов и придании им общеобязательной силы, не подлежит никакому сомнению. Достаточно ознакомиться с приветственным словом Отцов Собора к царю, чтобы исключить все разномыслия.

«Когда мы беспечно проводили свою жизнь и покоились в умственном сне, так, что неожиданно для нас напал враг грабитель и незаметно выкрал добродетель и положил на ее место зло, Христос Бог наш, Кормчий сего корабля настоящего мира, восстановил в твоем лице мудрого нашего правителя, благочестивого императора, предстоятеля на суде, решающего дела по сущей правде, сохраняющего истину во век, делающего осуждение и оправдание посреди земли и шествующего непорочным путем», – писали Отцы.

Нельзя не заметить, насколько эти мысли сходны тем, которые высказывались еще церковным историком Евсевием Памфилом (IV в.) при описании одного из перерывов гонений христиан в древние времена. «Полная свобода, – писал Евсевий, – изменила течение наших дел: все пошло кое-как, само по себе, мы стали завидовать друг другу; осыпать друг друга оскорблениями и только что не хвататься за оружие; предстоятели церквей – ломать друг о друга словесные копья, миряне восставать на мирян; невыразимые лицемерие и притворство дошли до предела гнусности»[996].

Но для искоренения этих пороков, для того, чтобы Церковь жила в мире, Господь и поставил во главе ее императора – главного хранителя веры и благочестия. «Которого, – продолжают Отцы, – выносивши во чреве и повивши, хорошо выкормивши и одевши добродетелями, исполнивши Божественного духа, премудрость сделала глазом Вселенной, ясно просвещающим своих подданных чистотою и блеском ума. Которому она поручила Свою Церковь и научила днем и ночью заботиться о ее законе к усовершению и назиданию подручных народов. Который, умертвивши грех силой благочестия и благоразумия, захотел избавить и паству от зла и заразы. Ибо тому, кто принял управление родом человеческим по мановению свыше, прилично было не только иметь в виду касающееся себя самого – то, как бы у него собственная жизнь получала доброе направление, – но и спасать всякого подначального от волнения и наводнения грехопадения, от ветров лукавства, отовсюду нападающих и возмущающих тело нашей низменности»[997].