известных слабостей; так что слуги, повара и посыльные в одежде своего хозяина, а иногда и с титулом этого хозяина, который на их глазах был застрелен в сражении, оказались объектами всенародного сочувствия и внимания. Их успех у прекрасного пола был необычайным, и многие авантюристы без гроша в кармане, не имея никаких достоинств, помимо умения плутовать в карточной игре и поверхностных знаний европейских языков на уровне официанта в гостинице, породнились с богатыми и респектабельными фамилиями. Не всем, конечно, так повезло; и после того, как кое-кто стал жертвой обмана, и были проведены расследования, и настоящие благородные беженцы и военнослужащие с негодованием отреклись от мошенников и их притязаний, польские лжессыльные были вынуждены возвратиться к своим прежним занятиям. Менее здоровые и удачливые были вынуждены просить подаяние и взяли себе на вооружение ту же самую тактику, что и тот попрошайка-француз, за исключением того, что вместо свидетельства о рождении и паспорта они предъявляли фальшивые документы военнослужащих и рассказывали байки о службе в полку, русских тюрьмах и чудесных побегах.

С «обездоленным поляком» редко можно встретиться сейчас, и вряд ли потребовалось бы уделять ему какое-то внимание, если бы я не посчитал правильным показать, как быстро неудачливый обманщик или мошенник превращается в попрошайку и до какого градуса доходила «польская лихорадка» лет тридцать назад. Было бы несправедливым по отношению к благородному народу, если бы я не проинформировал моего читателя о том, что на самом деле всего лишь несколько ложных претендентов на сочувствие со стороны британцев были поляками. Они были русскими, французами, венграми, австрийцами, пруссаками и немцами.

Карьера одного человека послужит нам иллюстрацией того, насколько мало нужно изобретательности, чтобы обмануть доверчивых людей. Настоящее имя этого человека теряется среди его многочисленных вымышленных имен; мне также неизвестно, начал ли он свою жизнь солдатом или слугой, но я думаю, что, вероятно, он объединял эти две профессии и был слугой у полкового офицера. Он приехал в Лондон в 1833 году под именем графа Станислава Солтиевского из Остраленки. Обладая приятной внешностью и неуязвимой дерзостью, он вскоре стал вхож в приличное общество, в 1837 году женился на состоятельной женщине, промотал ее деньги и бросил ее. Затем он поменял фамилию Солтиевский на Левьецин и стал ездить из города в город, читая лекции на политические темы в зданиях муниципалитетов, залах для собраний и театрах. В 1842 году он называл себя доктором Телецки, говорил, что он уроженец Смоленска, и начал практику в Манчестере, где влез в большие долги. Из Манчестера он сбежал с одной из своих пациенток, молодой женщиной, на которой женился в 1845 году в Дублине, где он снова попытался начать практиковать как врач. Вскоре у него начались затруднения, и он уехал из Дублина, прихватив с собой деньги, которые были доверены ему как казначею благотворительного общества. Он бросил свою вторую жену и вступил в связь с другой женщиной, много разъезжал, читая научные лекции и иногда демонстрируя ловкость рук. Он снова женился; это была вдова, у которой имелись четыреста или пятьсот фунтов. Их он растратил, после чего бросил ее. Затем он стал бедствием и кошмаром владельцев гостиниц и переезжал из таверны в таверну, живя на широкую ногу, а когда у него требовали деньги, он сбегал, оставляя после себя лишь чемоданы, заполненные соломой и кирпичами. Он возвратился в Англию и получил место учителя французского языка и игры на гитаре в приличном учебном заведении. Здесь он назвался графом Гогенбрайтенштайн-Бойценбургским.

Под этим именем он соблазнил молодую женщину; он убедил ее, что не может жениться на ней, потому что он протестант и имеет титул графа Священной Римской империи и достоинство епископа. Угрожая оглаской, он выудил большую сумму денег у ее друзей и вернулся с деньгами в Лондон, где жил какое-то время, выпрашивая подаяние в письмах и получая деньги под различными надуманными предлогами. Его нашла его первая жена и обвинила его в двоеженстве, но из-за какой-то формальности он не был осужден. После этого он поступил на службу в 87-й полк, из которого вскоре дезертировал. Он стал якшаться с ворами и проститутками, которые живут в окрестностях Ватерлоо-Роуд. Попав несколько раз в тюрьму за мелкие кражи, он, наконец, стал зарабатывать себе на нищенское существование, показывая фокусы в дешевых пабах, в которых он называл себя знаменитым польским профессором-иллюзионистом графом Маквицем.

Он умер в августе 1852 года в мансарде на, как это ни странно, Польской улице неподалеку от Оксфорд-стрит.

Из современных польских мошенников и нищих самым известным является Адольф Цаполински. Этот «изящный мужчина в поношенной одежде с внешностью военного» — я цитирую ежедневные газеты — «несколько раз попадал в тюрьму, вновь совершил преступление и снова оказался под стражей. Его мошеннические проделки впервые были раскрыты в 1860 году». Пятого июня того года в «Таймс» было опубликовано следующее:

«БОУ-СТРИТ

К господину Генри привели мужчину с внешностью военного, который сказал, что его зовут Лоренцо Нудт и что он служил капитаном в одном из наших иностранных легионов во время Крымской войны; этого человека обвиняли в попытке получить деньги у графини Вальдегрейв мошенническим путем.

Г-н Джордж Гранвиль Гаркур (муж леди Вальдегрейв) сообщил под присягой:

«Арестованного я увидел в своем доме на Карлтон-Гарденз, куда он пришел по моей просьбе в связи с письмом, которое получила от него леди Вальдегрейв. Это было письмо с просьбой о благотворительной помощи, в которое были вложены три документа. Первый был запиской якобы от леди Стаффорд и квитанция на денежный перевод на сумму три фунта стерлингов. Мне знаком почерк леди Стаффорд, и этот почерк похож на него, но я не могу сказать, настоящий ли он. Вторым документом была записка от полковника Макдональда с сообщением об отправленном ему почтовом переводе на 4 фунта стерлингов от герцога Кембриджского. Третьим была записка, написанная якобы секретарем герцога д’Омаля. В этой записке говорится, что герцог одобряет отъезд этого человека в Италию и выражает желание, чтобы его секретарь послал ему 5 фунтов. Мы были убеждены, что записка ненастоящая, во-первых, потому, что мы имеем честь быть близко знакомыми с герцогом д’Омалем. Мы прекрасно знаем, что он не мог сказать этому человеку или кому бы то ни было еще, что он одобряет его отъезд в Италию. Во-вторых, в написанной по-французски записке есть ошибки, что невозможно, если ее писал секретарь герцога. В-третьих, у секретаря другое имя, хотя это на него похоже. Учитывая все эти обстоятельства, я воспользовался случаем и спросил у