пожарами городок на северную окраину, отвлекая немецкий гарнизон. А два других полка, при поддержке танкистов ударили по ослабленной обороне немцев с юга!

Новым препятствием стал городок Грозешти. К тому же 11-я и 12-я дивизии, взяв Тыргу-Окна, натолкнулись на концентрированную оборону у входа в ущелье близ Дэрмэнешти. Генерал Горшков разделил силы. Танкистов и 63-ю дивизию направил по шоссе на Брецку, а две других дивизии — в обход, по горным тропам, чтобы все силы клинами сошлись на Ойтозском перевале.

Громады скал нависают, смыкаются впереди, столбами подпирая небосвод. По склонам — леса, вперемешку лиственные, выше — хвойные. А на дальних пиках, в подоблачье, уже сияет снежная окаёмка — сентябрь шлёт письмецо зиме! По ночам шалит морозец, пудрит стволы орудий, гривы лошадей, шинели. Канонада похожа здесь, в горах, на грохот камнепада. Трясутся скалы и щебнистая почва. Только по ночам гул сражений глуше, точно прячется под землёй.

Окупая каждую версту кровью, донские полки вонзались в глубь Карпат. По ним в упор били горные стрелки, пулемёты дотов и дзотов, наносила удары вражеская авиация. То и дело преграждали путь минные поля, завалы, взорванные мосты. Никто и никогда, по словам старожилов, не проезжал здесь даже на телеге! А многотысячный казачий корпус с ожесточёнными боями неостановимо продвигался вперёд.

У горловины Ойтозского ущелья передовой отряд донцов остановил ураганный миномётно-артиллерийский огонь. Самое селение Ойтоз сумели взять красноармейцы соседней бригады. А дальше встали надолбы и железные балки, спаренные дзоты, упрятанные в капониры «фердинанды», самоходки и гаубицы. А передовая — в рядах колючей проволоки под высоковольтным напряжением.

Ниделевич, проведя разведку боем, отвёл полк. Особо думать было некогда. Он срочно собрал командиров.

А казаки тоже не тратили времени. На стук половника о крышку котла сходились к полевой кухне, ослабив подпруги и навесив лошадям торбы. Яков получил в котелок перловки, сдобренной говядиной, вместе со своими казаками сел на выступ валуна. За чаем послали Белоярцева. Он принёс бидончик, разлил по кружкам. Терпкий аромат дурманил, клонил в сон. Постелив шинели, выкраивали для него куцые минутки.

Зудящий, по-комариному острый звук заставил Якова открыть глаза. В линялой синеве скользила «рама», крадливая и зловещая. Вскоре из штаба вернулся Лепетухин. Взводный молча взял приготовленный для него котелок с кашей, съел несколько ложек. И, судорожно двигая кадыком, залпом выпил чай. Закурил. В резких движениях, в хмуром взгляде проступала тревога. Его пепельно-серое от бессонницы и пыли лицо побледнело ещё больше.

— Шаганов, поднимай бойцов, — приказал он, глянув искоса. — Через полчаса выступаем. Эскадрону поставлена задача: обойти ущелье и атаковать с тылу. Поведут разведчики...

Отъехали километр или чуть больше, когда над ущельем снизилось звено «юнкерсов». Грохот взрывов покатился волной, сметая подводы, машины, корёжа орудия и бронетехнику. Жалобным эхом донеслось ржание. И лошадь Якова, наставив уши, коротко отозвалась. Её успели перековать на задние ноги, и гнедая твёрдо ступала по каменистой тропе. Быстро сгущался горный вечер. Вдоль пути сквозили пожелтевшие кустарники и деревья, отрывисто и трельчато отдавались голоса птиц. Шум двигающейся по лесу колонны: перестук подков, скрип седел, звяк удил и стремян — каждый звук рождался чёткий и яркий.

Дорожка сузилась и лентой завилась вверх. Оттуда, навстречу казакам, валами ниспадал сумеречный туман. И разом опахнуло холодом. Повзводно спешились. Лошадей вели в поводу.

Ночной туман предельно усложнил маршрут. Разведчики в голове колонны, присвечивая фонариками, карабкались на верхотуру, в огиб скальных выступов. Яков подбадривал казаков, следуя впереди взвода, а сам с леденящей остротой ощущал край бездонной пропасти в пяти шагах — из её глубин струился могильный мрак и тянуло тленом. Яков, короче взяв повод, ласково разговаривал со своей Ладой, дрожащей от холода и высоты. Цокот копыт на камнях сбивался. Лошади, как и люди, бессознательно отступали от пропасти, жались к нахоложённым стенам скал, ранясь и храпя...

Чуть свет, одолев перевал, сделали остановку. Дончаки потянулись к бурьянцу, тяжело нося боками. Моментально разнеслось: погибло два бойца, сорвавшись с лошадьми в ущелье. К помкомвзвода обратился понурый Белоярцев:

— Товарищ гвардии сержант! У м-м-меня гнедая з-з-захромала... Надо было перековать.

— Значит, бери её на руки и неси! — безжалостно приказал Яков.

— Раньше она не хромала. Может, о скалу черканулась?

Яков осмотрел бабки, копыта, подковы — железо их как напильником стесали! Боец не был виновен. Взводный косяк перековали три дня назад. Ставили трофейные подковы. Они оказались в горах непригодными.

В полной тишине сделали ещё переход. Нажитая за ночь усталость валила с ног и лошадей, и казаков. Гора за спиной вздымалась чудовищно огромная и крутая, и не верилось, что именно оттуда спустился эскадрон. Накалялся утренний свет. По ущелью трепались обрывки тумана. Доносились невнятные гулы машин, обрывки немецких фраз. До вражеских позиций оставалось не больше версты. Волнуясь и сдерживая лошадей, выжидали условленное время атаки. Неудача была равносильна гибели. Отступать некуда. Лучше других об этом помнил Сапунов.

Казачья атака — с двух сторон — ошеломила немцев! Особенно разящим оказался выпад с тылу. Вражеские части охватила паника. Яков выдвинулся с двумя отделениями к офицерскому блиндажу. Под прикрытием автоматного огня Андриенко и Духин забросали вход гранатами. Взрывы разбросали брёвна, всклубили пыль. По всему межгорью ярился бой. Оглушительно грохотало оружие. Пули высекали на дороге и камнях пучки искр. С редеющим туманцем мешалась пороховая завеса. Казаки подбирались к глазницам дзотов, швыряли в них гранаты.

Полувзвод Шаганова держал отрезок шоссе, примыкающий к позициям немецких артиллеристов. Они разворачивали орудия, пытаясь открыть пальбу по эскадрону.

— За-а мно-о-ой! — бросился Яков вперёд, слыша за спиной топот казаков.

Разгорелась рукопашная. Яков с Духиным и Лебешевым в упор стреляли по орудийным расчётам. В азарте боя не слышали, как поднажали основные силы полка, вскипело и покатилось по ущелью русское «ура»...

Удушливая дымовая завеса мутила солнце. Свежие силы Ниделевич бросил вперёд по ущелью, а эскадрону Сапунова дал отдохнуть. Даже час спустя после боя лошади ржали, судомились на привязях. Потеряв четверть личного состава, командир эскадрона, обычно шумливый, был скуп на слова.

Яков помог взводному, легко раненному в руку, спуститься к безымянной речке. От перекатов сеялись брызги. Воздух отдавал молодым снежком. Поблизости мылись и казаки, — окатывали загорелые лица ледяной водой, ойкали, а иные раздевались донага и вбегали, плюхались в горную купель! Лепетухин расстегнул воротничок гимнастёрки, привстав на колено, зачерпнул ладонью воды. Потом, болезненно морщась, сел на валун. Его лицо было мрачно-растерянным. Он, как и Яков, тяжело переживал потерю своих бойцов.

Яков стащил шинель, гимнастёрку, насквозь просоленную потом.