кадрами. Прислали эмигрантов. Спасибо. А поучать нечего! Сами разберёмся. Мюллер и Химпель помогают. Я опираюсь на них. А эсэсовец, группенфюрер фон Готтберг, требует от меня загнать все полки в глубь лесов, перевести на бивачную службу. Каков подлец!

— Наш маршрут согласован с немцами? — осведомился Павел Тихонович, вслед за атаманом поднимаясь и подходя к своей лошади.

Сергей Васильевич ничего не ответил.

До села Городище, конечного пункта маршрута, оставалось вёрст восемь, когда колонна в предзакатье приблизилась к деревеньке Омневичи. Справа от дороги высились сосны с позолоченными верхушками, слева примыкали луговины и поля. Большак, пролегая по деревенской улице, вёл на восток, к лесному перевалу. Передовой дозор — хорунжий Крысин и два казака — умчались вперёд. Проехав околицу, за ними вдогон пустились атаман Павлов и его адъютант, подъесаул Богачёв, темноволосый удалец. Группа сопровождения также наддала, лишь почему-то приотстал Доманов. Полукровка пронесла Павла Тихоновича мимо казачьих рядов, запылённых, усталых, сонно качающихся в сёдлах. Дорога и жаркий день сморили.

Дозорные, поднявшись по склону, скрылись из виду. И вдруг из-за перевала взмыли две белые ракеты! Павел Тихонович не сомневался, что из колонны дадут опознавательный сигнал, но за перевалом затрещали автоматы! Атаман, услышав пальбу, увёл лошадь с дороги на пыльную обочину. Павел Тихонович чётко расслышал его приказ:

— Дать сигнальные ракеты!

— Ракетница у моего рассыльного, — с отчаянием ответил Богачёв.

Охранники закрыли Павлова и стали готовить оружие к бою. Но атаман их остановил. Между тем стрельба усилилась. Павлов по-прежнему оставался на лошади, что-то говоря вестовому. Очевидно, куда-то направлял. Павел Тихонович остро ощутил опасность происходящего. Благо колонна была на подходе. Он оглянулся и оцепенел: Доманов развернул её обратно, отводя к деревне. Скрывался, а не спешил на выручку. Атаман в ловушке! Ему ничего не оставалось, как под градом пуль возвращаться к околице.

Угадав намерение атамана, Павел Тихонович пустил лошадь наперерез, чтобы прикрыть его собой, сузить сектор обстрела. Над головой зыкнули пули. Но он гнал кобылицу, неотрывно следя за Павловым, прикидывая, где безопасная зона. Рыжее половодье заката топило лес. Только ели в тени лазурились хвоей. А напротив белостволья берёз, пластаясь в бешеном намёте, лучом летела атаманская лошадь!

Не более ста саженей отделяли Павлова от взволнованных офицеров и казаков. Оставаться на месте, ждать им приказал Доманов, который в эту минуту выглядывал из-за штабного грузовика. У Павла Тихоновича отлегло с души: повезло, выкрутились. А взгляд отрешённо фиксировал: атаман, пружинящий в низкой посадке, вдруг качнулся вперёд и стал клониться вправо, безжизненно роняя повод. Ещё мгновение его держали стремена — и обмякшее тело на скаку скользнуло наземь! Рыжая лошадь, потеряв всадника, резко замедлила ход. Остановилась. И, повернув голову назад, почуяв кровь, взвилась на дыбы, заржала заливисто и щемяще!

Павел Тихонович подскочил одним из первых. Атаман был мёртв. На побледневшем лице, между дугой левой скулы и носом, из пулевого отверстия точилась багровая струйка. Обнажённая голова Сергея Васильевича, запрокинувшись набок, приютно покоилась на кустиках шалфея, издали похожих на осколки вечернего белорусского неба.

Через два дня есаул Шаганов явился к Науменко, старшему по званию и должностному положению в Стане. Выглядел Вячеслав Григорьевич крайне удручённым. Он по-приятельски принял эксперта Восточного министерства, но не сразу уловил, к чему тот клонит.

— Вы обвиняете во всём Доманова? — подивился кубанский атаман, глубоко морща лоб. — Абсурд! В гибели Павлова, прежде всего виновен он сам. Я спрашивал его накануне: немцы предупреждены? Маршрут с ними согласован? Он это подтвердил.

— Потому что так доложил ему Доманов. А в действительности начштаба этого не сделал.

— Допустим. Почему же атаман, будучи полковником, лихачил, не соблюдал осторожности? Вместо того чтобы находиться в авангарде колонны, следовал за головным дозором.

— Вы правы. Однако трагедии бы не случилось, если б начштаба не забыл... преступно не забыл подготовить сигнальщика! Не были брошены ракеты, и полицейская застава открыла огонь. Погиб головной дозор. И атаман! Адъютант Богачёв также вёл себя странно. Ракетницу он передал рассыльному, зная, что на лесной дороге возможны стычки не только с партизанами, но и с полицейскими. У казаков, увы, до сих пор нет единой формы.

— Подъесаул и его жена арестованы. Доманов склонен разделить версию контрразведки, что в Сергея Васильевича выстрелил адъютант, находясь от него слева. По свежим следам я поручил полковнику Головко опросить свидетелей. Вы также все видели своими глазами! Абсолютно объективно установлено, что сразила походного атамана шальная пуля, выпущенная из засады полицейских.

— Свои соображения я письменно изложил и передал Заболотному. Аналогичный рапорт отправил Химпелю. И продолжаю настаивать, что погиб атаман из-за преступной халатности Доманова. А может, и по тайному сговору!

— Вы забываетесь, есаул! — Науменко зарумянел, напряг голос. — Знайте, что Пётр Николаевич Краснов согласился со мной и назначил новым походным атаманом полковника Доманова! Да! Не удивляйтесь. Тимофей Иванович понижен в офицерском звании.

Павел Тихонович дёрнул головой, точно от пощёчины. Прошла минута, прежде чем он, ошеломлённый новостью, смог говорить:

— Походного атамана, согласно вековым традициям, выбирают. Павлов был избран... Впрочем, я не имею права обсуждать приказы. Разрешите идти?

— Да. Вы свободны. И не пристало вам, опытному человеку, впадать в крайности. Жизнь нас всех рассудит!

— Пока это делает смерть... Честь имею! — пристально глянул Павел Тихонович на хитрое сплетение морщинок вокруг рта, уловил настороженно-затаённый взгляд атамана, без сомнения, исполняющего чью-то волю.

Павел Тихонович остановился в захолустном переулке. Обожженно ныла душа. Вдали, на холме маячили руины старинного замка. С едкой горечью подумал: все планы, желания, надежды обратились в руины. Жизнь утратила смысл. Подчиняться Доманову? Этому оборотню и негодяю? Поступиться честью? Рука легла на кобуру, коснулась рукояти парабеллума. Мысли, становясь разгорячёнными, озлобленно-бессвязными, пьянили! В нём всё мучительней полыхала необъяснимая до слёз обида, гнев, копилось отчаяние безысходности. Не стало атамана Павлова, казачьего вождя. Теперь подлец командует всеми казачьими силами... Ему, Шаганову, рядом места нет...

Павел Тихонович достал пистолет, снял с предохранителя.

— Дядя!

Он испуганно обернулся и увидел возле ног белоголового мальчонку, его протянутую чумазую руку. Нос карапуза шелушился, щёки загорело коричневели. Попрошайке было, пожалуй, лет шесть-семь. Но глядел он исподлобья своими, как лен, голубыми глазятами по-взрослому.

Павел Тихонович с досадой вложил пистолет в кобуру, поискал мелочь в карманах. Ничего не нашлось. В портмоне были одни крупные купюры. Пока возился, Павел Тихонович несколько раз взглядывал на маленького белоруса. Он был ужасающе худ, немыт, наверняка голоден. На вопрос, где родители, только пожал остренькими плечами.