– Поверьте мне, я не позволю себе шутить над возможностью увидеть сержанта Хейверс в туфлях для чечетки.

– Это будет просто великолепно. – Ди рассмеялась. – Вот увидите. Она будет великолепна. Но я не об этом хотела с вами поговорить.

– А что же тогда значит эта ваша фраза «сам Бог мне вас послал»?

На мгновение в трубке установилась тишина. А потом Ди заговорила sotto voce[202] – казалось, что она даже отошла от стола Нкаты или, по крайней мере, повернулась к нему спиной:

– Она опять позвонила. Сказалась больной. Она никогда не болеет, детектив-инспектор. Что мне делать?

– Старший детектив-суперинтендант Ардери?

– Кто же еще?

– Может быть, правильнее будет сказать, что она раньше никогда не болела, Ди. – Томас старался говорить беспечным голосом, но от беспокойства крепче сжал свой мобильный. – А теперь стала болеть.

– Но что мне делать? Вы так и не сказали.

– Вы с ней говорили?

– Она наговорила на автоответчик. Но ведь кто-то может ей позвонить – в любой момент, детектив-инспектор, – или могут позвонить мне и справиться о ней… А я не знаю, что мне отвечать. Может быть, вы ей позвоните? Понимаете, все это меня беспокоит. Сейчас вы скажете, что беспокоиться не о чем или что меня ее болезнь не касается, но если б вы слышали, как она говорила… Мне кажется… Ну, вы знаете. Как вы считаете, детектив-инспектор Линли, имею я право сказать вам, что мне кажется?

– И что же вам кажется?

– Вы все знаете. Я знаю, что вы знаете, потому что иногда голоса доносятся через дверь, даже когда она закрыта. Не подумайте, что я подслушиваю, я и не думаю, но я видела, как вы стояли у нее под дверью и сами слушали и…

– Ди…

– Сэр?

Линли обдумал, что он сейчас ей скажет. Ди Гарриман была человеком очень лояльным, и по отношению к Изабелле Ардери тоже. Именно поэтому Томас был уверен в чистоте ее намерений.

– Здесь мы бессильны, – сказал он.

– Да. Понятно. Но мне показалось, что если она узнает, что другие люди знают… Я хочу сказать… Хотя она наверняка знает, что вы знаете, да?

– И что, по вашему мнению, это изменило?

Ди замолчала, и Линли услышал голоса на заднем плане. Рабочий день в Лондоне был в самом разгаре. Ди правильно озаботилась, поскольку кому-то скоро придется взять ситуацию в свои руки. Но это будет не Томас Линли. Это просто невозможно. И не Доротея Гарриман.

– Наверное, ничего… – ответила девушка. – Так… так что же делать конкретно мне?

– Вы сами знаете ответ.

– Боже, но мне же не надо на нее доносить, правильно?

– Вам надо делать свою работу, – пояснил Линли. – Она наговорила на автоответчик, что больна. Вы уверены, что это не так, и, вполне возможно, вы правы. Но поскольку вы не знаете этого наверняка и она лично вам ничего не сказала…

– Не будет же она говорить мне, что у нее с утра похмелье или что она слишком набралась, чтобы появиться в офисе!

– …вы можете лишь повторить то, что услышали на автоответчике, когда – и если – вас об этом спросят.

– А если не спросят?

– Мне кажется, что и этот ответ вы знаете.

– Но так ведь не может долго продолжаться, детектив-инспектор.

– И не будет. Такие вещи долго не продолжаются.

Они разъединились. Разговаривая с Ди, Линли сидел на краю своей тюремной койки. Опустив глаза вниз и посмотрев на свои туфли, он решил, что их необходимо почистить. К сожалению, инспектор не захватил с собой ваксу, но даже если б и сделал это, он сильно сомневался, что качество его чистки удовлетворило бы Чарли Дентона. Томас размышлял, не стоит ли позвонить ему хотя бы для того, чтобы узнать, как продвигаются дела с Мэметом. А потом стал думать, не позвонить ли Дейдре. Но у нее были свои заботы – ее биологические родители, брат и сестра, и последний путь, в который собиралась ее мать. И тем не менее он не мог понять, почему она ни разу не позвонила ему, почему она – вернувшись в тот мир, с которым, как думала Дейдра, успела навсегда распрощаться, – предпочитает справляться со своими худшими воспоминаниями без него. Томас не мог не задать себе вопрос: «Почему я не нужен ей в такой момент?» И так, незаметно, он перешел к глобальному вопросу: «А нужны ли люди друг другу вообще?»

Ответа на него не было, и Линли даже не стал пытаться найти его.

Ладлоу, Шропшир

Проснувшись, Динь поняла, что всю ночь проспала в одиночестве. Это был тот редкий случай, когда она осталась одна за бог знает какой долгий период времени. Точно Динь вспомнить не могла, но ей казалось, что все началось через две недели после начала осеннего семестра, потому что именно тогда она впервые переспала с Бруталом. И хотя тот стал ухлестывать за другими девицами недель через пять после начала семестра, он, тем не менее, постоянно оказывался в ее постели, за исключением тех ночей, когда она отказывала ему из-за чистой злобы по поводу того, что он… он такой Брутал во всем.

Но накануне днем, или ночью, Динь не переспала ни с Финном, ни с кем-нибудь еще. В принципе, это было не так уж впечатляюще, но впечатлило ее то, что она смогла заснуть и проснуться без всякой ломки по этому поводу. В прошлом Динь немедленно стала бы размышлять над вопросом «кто будет следующий?», как будто «кто следующий» – что, по правде говоря, являлось эвфемизмом «потрахаться» – имел какое-то отношение к тому, кем она была в действительности.

Динь все еще очень смутно понимала, кто же она на самом деле. Но сейчас, по крайней мере, у нее появилась возможность провести линию от своего детства через отрочество к той молодой женщине, в которую она превратилась. И, проведя эту линию, Динь поняла, что все это время бежала. Она не знала почему, но чувствовала, что ей всегда отчаянно хотелось добраться до точки, о существовании которой она даже не подозревала. А так как Динь не могла определить эту искомую точку – не говоря уже о том, чтобы узнать ее, когда доберется, – она увязла в поисках того, что ей было давно известно, хотя и не представляла себе, откуда ей это было известно.

Очевидно, что, увидев мертвое обнаженное тело своего отца, она в какой-то момент подумала, что все его беды были связаны со штукой, которая висела у него между ног. И что-то решила для себя, потому что только этим можно было объяснить отвращение, которое она испытывала каждый раз, когда какой-нибудь парень намекал ей, насколько для него важно, чтобы она сделала что-нибудь – практически что угодно – с его членом.

Лежа в постели и глядя в потолок, Динь пыталась понять, не в этом ли источник ее ярости, особенно по отношению ко всем тем девицам, которых Брутал трахал, лизал или которым он совал свой член в рот. С них она вины тоже не снимала, но откуда все это и что все это значит?