Рука об руку с репутацией Сохо как центра многообразия и свободы шла молва о здешних вольностях другого рода, и к концу XVIII века эта часть Лондона сделалась знаменита женщинами легкого поведения. Миссис Корнилис, известная представительница этой категории, еженедельно собирала гостей у себя в Карлайл-хаусе на южной стороне Сохо-сквер. На наружной стене дома висело обращение к возницам и носильщикам портшезов с просьбой «ссор не затевать и жердями друг дружке в окна не тыкать». Отсюда видно, что дух анархии ударял в голову всем, кто попадал в этот приход. В Карлайл-хаусе устраивались маскарады и прочие увеселения с малоодетыми дамочками, что, по словам одного очевидца, нарушало «закон и все понятия о приличии». Миссис Корнилис была из тех впечатляющих лондонских персон, что принимали у себя и ворье, и знать, что в любой компании играли первую скрипку благодаря развязности и вульгарному остроумию. Она была предприимчива, неукротима, очаровательна и злоязычна в равной мере; в 1760-е и 1770-е годы она наделала немало шуму — но затем, после провала одной из фешенебельных афер, ей пришлось, что называется, отойти от дел. Она стала торговать молоком ослиц на Найтсбридже и в 1797 году умерла в тюрьме Флит.

Миссис Корнилис являла собой законченный тип лондонской содержательницы клуба и вела себя настолько по-хозяйски, что перечить ей не дерзали даже самые пьяные и самые знатные из посетителей. В 1860-е годы как владелицы сомнительных ночных заведений прославились Кейт Хэмилтон и Салли Сазерленд; согласно одному описанию, Кейт восседала перед своими полуобнаженными танцовщицами «как некая царица острова наслаждений». Сохранился выразительный словесный портрет: «Весила около двадцати стоунов[120], и по лицу видно было, что она пережила немало веселых и бурных ночек. В одном из неизменных своих вечерних платьев с низким вырезом выглядела миссис Хэмилтон ошеломляюще. От полуночи до рассвета она потягивала шампанское и голосом, напоминающим портовую сирену, умела в случае чего призвать к порядку посетителей как мужского, так и женского пола». Заведение располагалось на площади Лестер-сквер, которую к середине XIX века начали связывать с непотребствами соседнего Сохо. В XX веке «преемницей» Кейт Хэмилтон стала Мюриел Белчер — содержательница салона на Дин-стрит под названием «Комната в колонии». Она тоже осаживала посетителей голосом хоть и потише портовой сирены, но довольно пронзительным и славилась непристойным юмором, который веселил лишь самую вульгарную часть клиентуры.

Сохо с самого начала ассоциировался с экспансивными, а порой и буйными женщинами. В 1641 году «развратную женщину» Анну Кларк привлекли к суду за то, что она «грозилась поджечь дома в Сохо» (причина неизвестна). Вывеской знаменитой некогда «Озорной» таверны на Чарлз-стрит служило изображение пьяной проститутки со стаканом джина в руке, сидящей верхом на спине у мужчины. Надпись подле нее гласила: «В доску пьяна». Продажные женщины (и юноши) Сохо к середине XIX века стали известны всему городу; вновь сыграла роль относительная «иностранность» района, сулившая большую сексуальную разнузданность, чем, скажем, Ломбард-стрит или Пимлико. Близость трущоб — сент-джайлсских и прочих — гарантировала бесперебойную поставку свежей плоти. Лишь меры, рекомендованные в докладе Вулфендена (1957), заставили «девочек» прекратить уличный промысел; они перебрались, однако, в комнатки и чердачные помещения того же района.

В Сохо действовали «Аргайл-румз», «Танцевальная академия Лорана», «Портленд-румз» и множество других заведений. Ночные притоны и публичные дома сменились теперь ночными клубами, балаганчики и дешевые театрики — стриптиз-клубами, игорные дома — барами, но при всех внешних переменах, диктуемых временем и модой, в главном атмосфера и направленность Сохо остались прежними. Согласно оценке, в 1982 году здесь действовало примерно 185 заведений секс-индустрии; не так давно были приняты законы, имеющие целью прижать этот бизнес, но и в начале нового века Сохо остается процветающим центром проституции. Дух места утверждает себя и по-иному: в 1980-е и 1990-е годы Олд-Комптон-стрит стала средоточием гомосексуальных пабов и клубов. Узкие улочки Сохо сейчас неизменно запружены людьми, ищущими секса, зрелища или острых ощущений; район сохранил свою «диковинно авантюрную» атмосферу и кажется бесконечно далеким как от клубов Пэлл-Мэлл, так и от магазинов Оксфорд-стрит, находящихся соответственно чуть южнее и чуть севернее.

Этого следовало ожидать. Каждый участок Лондона имеет свой отчетливо ощутимый характер, выпестованный временем и историей; в совокупности они кажутся бесчисленным множеством завихрений внутри общего широкого движения города. На них невозможно посмотреть ровным взглядом, их нельзя обозреть как единое целое, потому что впечатление может быть только одно: противоположность, контраст. Но из этих-то противоположностей и является нам Лондон, словно бы порожденный неким соударением, столкновением, парадоксом. В этом смысле его происхождение столь же таинственно, как возникновение самой Вселенной.

Она всегда была торговой рекой. Огородники Грейвсенда, выращивавшие водяной кресс, обитатели Тули-стрит, выпекавшие морские галеты и работавшие на береговых складах, судовые поставщики Уоппинга, блокари и канатчики Лаймхауса — все они заработком своим были обязаны Темзе. Большие изображения деловитой реки с прибрежными складами товаров и строительных материалов, металлургическими предприятиями, пивоварнями неизменно воздают должное ее могуществу и власти. Горожане задолго до прихода римлян понимали ее главенство. Еще в третьем тысячелетии до нашей эры по ней переправляли медь и олово; благодаря речному сообщению к 1500 году до н. э. район нынешнего Лондона обеспечил себе верховенство над всем Уэссексом. Не исключено, что именно поэтому люди бросали в воды Темзы ритуальные объекты, не так давно поднятые с речного дна археологами.

Темза формировала характер города, его облик. Он был скоплением «людных пристаней, запруженных народом берегов», вода не знала покоя из-за «подвижного обилья весел». Движением и энергией Лондона были конная тяга и течение реки. Темза приманивала тысячи кораблей. Венецианские галеры и трехмачтовые голландцы оспаривали удобные места стоянки, водную гладь бороздили лодки и паромы, перевозившие горожан с берега на берег.

Другим мощным источником торговой ценности Темзы была рыба. В одном документе XV века приведен перечень: «Усач, камбала, плотва, елец, щука, линь». Ловили сетями, используя в качестве приманки сыр и свечное сало; в реке водились также угорь, лосось, кефаль, минога, креветки, корюшка, осетр и мелкая сельдь. Спектр речных судов был, в свою очередь, чрезвычайно широк: баржи, барки, чокботы (суда для перевозки извести и мела), кокботы (рабочие шлюпки), пайкеры (большие парусные лодки), ойстерботы (устричные лодки), паромы, уэлкботы (лодки добытчиков моллюсков) и тайдботы (малые суда, передвигавшиеся с помощью прилива).

Лондонцы в большинстве своем жили либо непосредственно за счет реки, либо за счет тех товаров, что по ней переправлялись. В документах XIV и XV веков говорится о множестве речных работников — от «хранителей», надзиравших за всем речным хозяйством и рыболовством, до «приливных людей», чья работа на строительстве дамб или береговых сооружений зависела от приливов и отливов. На Темзе трудились лодочники, чокмены (перевозчики извести и мела), ловцы угря, галерные гребцы, гартмены (владельцы рыбных садков), паромщики, матросы на лихтерах, багорщики, матросы морских судов, питермены (рыбаки), пейлингмены (торговцы угрями), серчеры (таможенники, обыскивавшие суда), корабельные плотники, шаутмены (гребцы на плоскодонках), коперщики, тринкеры (рыбаки, использовавшие сети определенного рода), речные бейлифы, перевозчики. Зафиксировано не менее сорока девяти способов лова рыбы с помощью сетей, запруд, заграждений и плетеных корзин. Но было и много других видов деятельности — сооружение дамб и насыпей, постройка пристаней и пирсов, ремонт шлюзов, плотин, набережных и причалов. То время можно назвать ранним периодом городского бытия Темзы, когда она оставалась для Лондона живым центром развития и торговли.