XIX века, ни рабство в Капской колонии (до его отмены в Британской империи в 1833-34 гг.) не рассматриваются как непосредственный источник апартеида; скорее, и то, и другое способствовало тому, что уже в конце XIX века формировалось (отчасти религиозное) чувство культурного превосходства белых, а также практика резкой сегрегации. Тезис о границах не дает ключа к истории Южной Африки, но подчеркивает важность географических и экологических факторов для кристаллизации социальных установок.

Тема возникновения свободы на границе у Тернера применима к Южной Африке лишь отчасти. Исход буров во внутренние районы страны был, помимо прочего, реакцией на социальную революцию, вызванную освобождением капских рабов в 1834 г. и указом губернатора от 1828 г., согласно которому любой человек, не имеющий статуса раба, был равен в глазах закона и пользовался его полной защитой. В своих республиках, основанных в то время, когда такие государства были редкостью даже в Европе, буры создали квазиэллинскую форму демократического самоуправления, в которой участвовали все граждане мужского пола, но исключалась часть населения, считавшаяся незрелой (хотя само рабство там не допускалось).

Эта пограничная демократия напоминает не столько о современном конституционном государстве, сколько об эгалитаризме пограничников всего мира. В Аргентине Хуан Мануэль де Росас, типичный каудильо, сначала создал себе базу власти, сражаясь с индейцами на границе, затем заручился поддержкой олигархии Буэнос-Айреса в качестве сильного человека и, совершив поразительный переворот, обратился против своих бывших сторонников-гаучо. В Южной Африке британское колониальное господство на мысе было слишком прочным, чтобы бурское освободительное движение могло ему угрожать, а сами буры были заинтересованы лишь в том, чтобы их оставили в покое в их изолированных республиках. Но начавшаяся в 1886 г. золотая лихорадка на Витватерсранде нарушила эту самодостаточность. Стремясь извлечь максимальную выгоду из новых богатств, буры предоставили британским капиталистам свободу действий, но при этом обеспечили себе политический контроль, отстаивая свою пограничную демократию не только перед чернокожим классом, но и перед белыми приезжими (уитлендерами). Из этой запутанной ситуации развилась Южноафриканская или Бурская война 1899-1902 гг. Она закончилась победой имперской державы, которая, вынужденная приложить огромные усилия для победы над, казалось бы, незначительным противником, начала сомневаться в том, что колониальное господство, особенно над другими белыми, стоит того, чтобы навязывать его такой дорогой ценой.

Война нанесла глубокий урон бурскому обществу на Высоком Вельде: десятая часть населения погибла. Но африканеры по-прежнему составляли подавляющее большинство белого населения ЮАР и сохраняли контроль над сельским хозяйством. Других союзников, к которым англичане могли бы обратиться, не было. Поскольку режим, основанный на постоянной оккупации, был невозможен, необходимо было как-то договориться с подчиненными бурами. Молодое и относительно более либеральное африканерское руководство смотрело на ситуацию примерно так же, и это послужило основой для компромисса. Создание Южно-Африканского Союза в 1910 г. как самоуправляемого доминиона в составе империи стало триумфом африканеров, поражением чернокожих африканцев и обеспечением основных экономических и стратегических интересов Великобритании - по крайней мере, до принятия Вестминстерского статута в 1931 г.

Впоследствии старые элементы расовой дискриминации объединились в полноценную систему. Политические и культурные ценности бурского фронтира сначала постепенно, а затем, после победы Национальной партии на выборах 1948 г., все более резко стали доминировать во всем государстве. В отличие от Аргентины, где власть гаучо-фронтира вскоре сошла на нет, здесь фронтирная периферия завоевала политическое ядро и наложила на него печать почти на весь ХХ век. Ничего подобного ранее не наблюдалось даже в США. В 1829 году, когда президентом стал Джексон, представитель фронтира впервые вытеснил городскую олигархию Восточного побережья с высшего государственного поста. С тех пор и вплоть до техасской нефтяной династии Джорджа Буша, отца и сына, "западные" взгляды неоднократно становились отличительной чертой американской политики. Но в XIX веке более серьезный вызов был брошен рабовладельческим Югом. Гражданская война стала для США тем же, чем бурская война была для Южной Африки, хотя и в более сжатые сроки. Отделение южных штатов США в 1860-61 гг. было эквивалентом Великого похода, а их плантаторская демократия до отделения имела большое сходство с республиканизмом бурских первопроходцев (который, однако, оправдывал себя не столько с точки зрения развитой расовой идеологии, сколько с помощью приглушенного, едва артикулированного чувства превосходства).

Поражение Юга в 1865 г. не позволило идеологии и практике господства белой расы охватить американское государство в целом. Тем не менее с конца 1870-х годов чернокожие вновь лишились многих прав, которые были им предоставлены или, по крайней мере, обещаны во время и после Гражданской войны; отмена рабства отнюдь не превратила их в равноправных граждан. В ходе больших компромиссов, последовавших за Гражданской войной 1865 г. и Бурской войной 1902 г., побежденные белые в значительной степени смогли сохранить свои собственные интересы и ценности - в каждом случае за счет черных. Очевидно, однако, что в США фронтир не восторжествовал так, как в Южной Африке: ценности и символы настоящего "Дикого Запада" проявились не на уровне политического устройства, а как составляющие коллективного сознания и "национального характера" Америки. В США оппозиция "Север - Юг" усложнила политическую географию. Оно стало эквивалентом мятежного фронтира в других частях света.

4 Евразия

В начале этой главы граница была определена как особый вид контактной ситуации, когда два коллектива различного происхождения и культурной ориентации сталкиваются друг с другом в процессах обмена, сочетающих конфликт и сотрудничество в разных пропорциях. Старое предположение Тернера о том, что эти коллективы представляют собой общества, находящиеся на "разных стадиях развития", оказалось в целом несостоятельным. Например, скотоводы-буры во время Великого похода ни в коей мере не находились на другой стадии социальной эволюции, чем их соседи банту. Не было также совершенно очевидно, если воспользоваться еще одной темой Тернера, кто был "варварами", а кто "цивилизованными". В Северной Америке лишь довольно поздно, с появлением индейской охоты на бизонов, возникло резкое противопоставление различных форм хозяйствования: с одной стороны, оседлые пионеры, дополняющие земледелие огороженным скотоводством, с другой - скотоводы-кочевники, обладающие дополнительной мобильностью конных охотников. В Африке с ее многочисленными градациями кочевничества такие четкие контрасты встречались редко. Но, как давно заметил Оуэн Латтимор, они были характерны для всей Северной Азии.

В начале XIX века подвижный образ жизни, основанный на разведении и эксплуатации стад животных, простирался от южной границы Скандинавско-Сибирско-Маньчжурского лесного пояса до Гималаев, высокогорий Ирана и Анатолии, Аравийского полуострова и на восток от Волги почти до ворот Пекина - территория, гораздо большая, чем "Центральная Азия", которую можно найти на современных картах. Оседлое земледелие было сосредоточено на окраинах Евразийского континента, от Северного Китая до Пенджаба,