простирались от района Гран-Чако на севере до Рио-Колорадо на юге, а также на тысячу километров к западу от Атлантики. Однако здесь не хватало рек, соответствующих Миссисипи, чтобы доставить иммигрантов в сердце континента. Примерно до 1860 года, в отличие от североамериканского Запада, не наблюдалось никаких изменений в природной среде с дикой растительностью и теоретически плодородной почвой. В 1820-х годах пампасы начали "распахиваться", поскольку земля приобреталась в больших масштабах. В отличие от США, земля в Аргентине не была разделена на мелкие паи; правительства распродавали ее оптом или дарили в виде политических подарков. В результате появились крупные скотоводческие ранчо, которые иногда сдавали свои земли в аренду более мелким владельцам. Поначалу производились только шкуры, зерновые не играли никакой роли и фактически должны были привозиться извне. Это была, безусловно, "граница большого человека". Законодательные нормы, благоприятствующие мелким автономным поселенцам, так и не удалось протолкнуть, а права собственности в целом формировались медленно и неравномерно. Итальянцы, хлынувшие в страну в конце XIX века, были включены в систему скорее как фермеры-арендаторы, чем как владельцы собственной земли. Лишь немногие из них становились гражданами Аргентины. Поэтому они не имели большого политического влияния в борьбе с крупными латифундистами. Отсутствовала основа для формирования стабильной аграрной средней прослойки, подобной той, которая придавала социальную целостность всему американскому Среднему Западу. Малый сельский город с обслуживающими функциями и постепенно развивающейся инфраструктурой, столь характерный для США, отсутствовал.

Таким образом, в аргентинских представлениях о "фронтере" противопоставление цивилизованного города и варварской страны было не очень резким. Отсутствие кредитной системы для мелких фермеров и неспособность составить земельный кадастр еще больше затрудняли закрепление. Строго говоря, в Аргентине не было ни границы расселения, ни реального пограничного общества, имеющего политический вес или ставшего предметом легенд. Периферия так и не стала, подобно городам на Миссисипи или Миссури, самостоятельным центром. Когда появилась железная дорога, она способствовала притоку населения в прибрежные города, а не заселению внутренних районов. В Буэнос-Айресе люди опасались, что невоспитанные мигранты из пампасов принесут в город свои нечистоплотные нравы. Железная дорога привела как к сужению границ, так и к их расширению.

Характерным социальным типом в Аргентине был гаучо: рабочий-мигрант, хозяин ранчо и наездник пампасов. (Ковбой был, по сути, латиноамериканским изобретением, распространившимся с огромных ранчо северной Мексики в Техас, а оттуда - на весь Дикий Запад. Первое и последнее появление ковбоя на политической сцене также произошло за пределами США в форме вооруженной кампании Панчо Вильи после 1910 года в ходе Мексиканской революции). Как заметная социальная группа гаучо были вытеснены в последней трети XIX века альянсом могущественной земельной элиты и государственной бюрократии; это был центральный процесс в истории Аргентины XIX века.

Гаучос - этот термин, по-видимому, впервые был введен в 1774 г. - возникли в XVIII в. из охотников на крупную дичь, которые, как правило, были смешанного испано-индейского происхождения и поэтому подвергались расизму, распространенному как в колониальной, так и в постколониальной Аргентине. Они заслужили репутацию бойцов в войне за независимость (1810-16 гг.), но не смогли сохранить связанное с ней уважение. К 1820 г. закончилась эпоха охоты на дичь и диких лошадей, а также бесконтрольного забоя скота ради шкур и сала. Обычные фирмы занялись переработкой соленого и сушеного мяса, продавая значительную его часть на плантации рабов в Бразилии и на Кубе.

Овцы стали еще одним фактором аргентинской экономики в последующие два-три десятилетия: это было выносливое и нетребовательное животное, которое не нужно было убивать, чтобы получить прибыль. Стоккады и специальные животноводческие фермы превратили экономику из пасторальной в смешанную. К 1870 г. в провинции Буэнос-Айрес, самой густонаселенной в Аргентине, к гаучо можно было отнести, пожалуй, четверть сельского населения. В дальнейшем эта доля быстро сокращалась, поскольку изгороди уменьшили потребность в конных наездниках. В 1900 г. большое значение приобрел фригорифико с современными технологиями упаковки и заморозки, а индустриализация производства мяса привела к быстрому сокращению рабочей силы. Гаучо, которого ценили меньше, чем когда-либо, лишился последних остатков своей независимости.

Когда в 1879 г. генерал Хулио А. Рока напал на мапуче ("араукано" в испанских источниках), самый многочисленный индейский народ страны, и в значительной степени уничтожил их, более буйные элементы среди гаучо также были обузданы. Социальная элита видела в них (потенциальных) преступников и принуждала многих из них к аренде, зависимому труду или военной службе; новые радикальные законы ограничивали их мобильность. Как это часто бывает, городская интеллигенция начала романтизировать фигуру гаучо в тот самый момент, когда он исчезал как социальный тип. С его гибелью гаучо станет олицетворением аргентинской нации.

В Аргентине, в отличие от Бразилии, индейцы долго не сдавались, и в 1830-х годах они все еще совершали неоднократные набеги на провинцию Буэнос-Айрес. Сотни евроаргентинских женщин и детей были похищены. Продвижение вглубь страны потребовало как более широкого определения государственной территории, так и дискурса, обесценивающего коренные народы и исключающего их из национального сообщества. Борьба уже не касалась отдельных аборигенов, а ставила вопрос о противостоянии цивилизации и варварства. Война в пустыне" с индейцами, затянувшаяся с 1879 по 1885 год, была окончательно решена только после широкого внедрения правительством казнозарядной винтовки. Практически в тот же год, что и последняя из великих индейских войн в США, огромные пространства внутренних районов Аргентины были открыты для сельскохозяйственного освоения. Индейцам не было уготовано даже жалкое будущее жизни в резервации.

 

Бразилия

В Бразилии, чьи земельные запасы были, по крайней мере, такими же большими, как в США, развитие фронтира происходило совершенно иначе - и также отличалось от того, что наблюдалось в Аргентине. Это единственная страна в мире, где некоторые процессы эксплуатации и заселения фронтира после 1492 г. сохранялись вплоть до XX века. Наряду с горнодобывающей границей существовала своеобразная граница рабовладельческих сахарных плантаций, подобная той, что была в Алабаме или Миссисипи до Гражданской войны в США, а в поздний период развивалась пестрая сельскохозяйственная граница. И сегодня социальная жизнь Бразилии сосредоточена в узкой прибрежной полосе. Внутренние районы (sertão), первоначально представлявшие собой всю страну за пределами досягаемости португальских пушек, были (и в некоторой степени остаются) символически неполноценным местом, которое привлекало немногих исследователей. Амазонские джунгли - вплоть до нападений на тропические леса в последние десятилетия ХХ века - были чем-то вроде «границы за границей». В бразильской литературе граница теоретизируется в явно пространственных терминах, почти совсем не как процесс. Так, пространственная категория sertão является ближайшим эквивалентом концепции Тернера, а fronteira обозначает государственную границу.

В Бразилии отсутствовали многие объективные предпосылки для освоения