завершении званых ужинов в Рис-Оранжис Деррида охотно вызывается отвезти домой гостей, прибывших без машины. Он любит водить и всегда ездит в Париж на машине. Водить он научился очень рано, просто сев за руль автомобиля своего отца. Но, поскольку он никогда не учил правила дорожного движения, у него о них довольно своеобразное представление, что порой приводит к несколько странным заключениям. Например, он считает, что в большинстве случаев знаки запрещенного движения на него не распространяются и что у больших улиц всегда есть приоритет перед небольшими. За рулем Деррида легко может разнервничаться. В пробках у него бывает чуть ли не нервный срыв. Чтобы справиться со своим состоянием, он при малейшей остановке начинает делать заметки. В одном из писем Эрику Клеману он в постскриптуме пишет: «Простите почерк, пишу в машине (что за жизнь!), но на остановке, даже не на красный свет. Я даже придумал название для книги: „Написанное на красный свет“…»[1115]. Несмотря на то что он часто нервничает за рулем, у него никогда не было аварий.

Маргерит рассказывает, что у них всегда были «ситроены», не из какой-то особой любви к этой марке, а потому, что недалеко от дома была профильная автомастерская. «Когда-то он починил „Ситроен DS“ своего отца, но потом угробил его, забыв залить масла. Однажды, наполняя бак, он залил дизельное топливо вместо бензина». Впоследствии он обычно выбирал скромные машины, хотя не был равнодушен к красивым автомобилям. Рене Мажор рассказывает: «Я недавно купил Lotus Esprit. Он принялся внимательно осматривать его, а потом воодушевился названием: „Удивительно. Я как раз пишу книгу, которая называется „О духе“… Я могу на ней прокатиться?“»[1116].

В основном его повседневная жизнь проходит под знаком сдержанности, но для одежды сделано исключение. Когда Жаки учился в лицее Людовика Великого, он страдал от серой униформы; когда был молодым преподавателем, одевался довольно скромно. Но после первой поездки в Берлин, когда Сэм Вебер принял за него другого человека, настолько Деррида не соответствовал тому образу, который он себе составил, Деррида изменился. С начала 1970-х годов он предпочитает яркие цвета, материалы с отливом и выраженные контрасты. Он одевается изысканно, хотя его немного крикливые вкусы не у всех находят понимание. Рене Мажор вспоминает: «Некоторые критиковали то, как мы одевались. Мы с Шанталь знали, что в нем немало кокетства. Мы дарили ему галстуки, рубашки. Он любил бренды, в частности Kenzo». Элизабет Рудинеско также подчеркивает: «Возможно, у него оставались две непроработанные области: одежда и отношение к женщинам»[1117].

Долгое время у семьи Деррида было мало денег. Они охотно брались за подработки, чтобы свести концы с концами, например Маргерит занималась переводами, а Жак принимал экзамены в Высшей коммерческой школе. Но с конца 1960-х годов, когда Деррида стали приглашать в США и он начал вести курс для американских студентов в Париже, появился достаток. Деррида получает хорошую зарплату в Йеле, затем в Ирвайне и Нью-Йорке, которая прибавляется к той, что есть у него во Франции, а также к авторским гонорарам, хотя он обычно не спешил их требовать. Конечно, за лекции ему платят все лучше. Однако Деррида все же не тот человек, которому важны деньги: в его жизни они никогда не были стимулом. Теперь ему не нужно обращать на них особого внимания, и этого ему достаточно. Часто он даже не осведомляется о финансовых условиях участия в том или ином мероприятии. Тратя по нескольку недель на подготовку какого-нибудь выступления на конференции, он нередко делает это бесплатно. В США он порой удивляется завышенным требованиям некоторых представителей French Theory, не таких известных, как он. В университетах, где он преподает, он никогда не просит прибавки. Это не презрение и не наивность, просто говорить о деньгах и тем более торговаться не в его правилах.

«Он ненавидел подсчеты и дележ счета после ужина в ресторане, – вспоминает Пегги Камюф. – Обычно именно он за всех платил». Он предпочитает сложить все в уме до того, как принесут счет. Ему не нравилось, когда другие настаивали, чтобы заплатить за него, поскольку его пригласили, особенно если это были люди моложе его и менее обеспеченные. Дэвид Кэролл вспоминает: «Это был самый щедрый человек из всех, кого я встречал, щедрый на время, на силы, на помощь, на советы, а также на деньги»[1118]. Алан Босс также вспоминает, как однажды вечером сказал ему: «Но Жак, не может быть так, чтобы каждый раз была ваша очередь платить».

Он всегда был очень щедр со своими детьми. Но также он был щедрым с людьми, которые в тот или иной момент жизни попали в затруднительное положение. Оказывая услугу, он делает это скромно и деликатно. В течение нескольких лет он как мог помогал Жос Жолье, бывшему работнику издательства Flammarion, к роману которого «Ребенок с сидячей собакой» он написал предисловие. Деррида никогда не бросал его в тяжелые периоды. Его элегантность в отношении денег представляет собой своего рода суверенность.

Большую часть времени он придерживается определенного порядка, пусть и не совсем аскетического. Но есть в нем и более веселая, более средиземноморская сторона, которую в повседневном обиходе он пытается забыть. И только в поездках случается так, что он позволяет себе выражаться свободнее, особенно когда хочет произвести впечатление на молодых женщин. В этих случаях он может пошиковать, потратиться на дорогие гостиницы и эфемерную роскошь. Это он, возможно, унаследовал от своей матери, главной страстью которой был покер. И хотя Деррида, видимо, не был настоящим игроком, он не без удовольствия заходит в казино или делает вылазку в Лас-Вегас во время одной из своих поездок в Калифорнию. Разве он не признался в интервью El Pais, что главная черта его характера – определенная легкость?

Особые отношения у Деррида с чтением. Маргерит рассказывает, как однажды в Расса, когда она погрузилась в чтение «Блеска и нищеты куртизанок», Жак посмотрел, что она читает, и бросил ей: «Да у тебя, видно, целая жизнь впереди!». Самому ему было сложно заняться «необязательным» чтением.

Давно уже я чувствую, что это какое-то несчастье – иметь все меньше возможности читать так, чтобы это чтение не было связано с каким-то текстом, который я пишу, не было избирательным, отсеивающим, беспокойным и беспокоящим чтением. Читаю я обычно небольшими урывками, чаще всего непосредственно за письмом, прививая письмо к тому, что читаю. Но чтение, в которое погружаешься как в поток, я ощущаю, что все больше его лишаюсь. И это