– Расчеты дали несколько вариантов, – снова пожал плечами историк. – География свела их к одному. От этой точки до северного мыса триста восемьдесят миль – трудных миль через джунгли и через горы. Шансы выжить невелики. И будут намного ниже, если вы подорвете свои силы ненужным сражением.

– Ненужным? – Джонон протянул это слово, как нож по стали. – Ненужным? Передо мной, историк, мятежники! – Адмирал нацелил палец на Гвенну. – Она на каждом шагу нарушала мои приказы, подвергала опасности экспедицию, не говоря уже о блуде с манджари.

– Блуд… – Гвенна покачала головой. – Вам надо еще и шлюхой меня выставить? Изменницы мало?

– Кому вы служите? – глядя только на Джонона, спросил его Киль. – Императору или самому себе?

– Я служу императору, да воссияют дни ее жизни, – отчеканил Джонон, подтянувшись, – и буду служить ей до смерти.

– Ваша смерть ей не поможет, – равнодушно сообщил Киль. – Начав бой, вы, возможно, убьете командира Шарп и тех, кто ее поддержал, но с большими потерями для себя. Если вы лишитесь пятнадцати человек, кто понесет яйца? А если потеряете двадцать?

– Двадцать человек! – фыркнул Джонон. – От рук женщины, девчонки, манджарской шавки и пары предателей?

– Она кеттрал, – тихо напомнил Киль.

– Она – пустое место.

– Возможно, вы не обратили внимания, но она пережила килевание. И в одиночку, имея при себе только копье и кинжал, справилась с птицей.

Джонон беспокойно шевельнулся.

– Затеяв сейчас бой, вы победите, – рассуждал Киль, – но подвергнете угрозе выполнение задания. Мы далеко от дома, на опасном берегу. У вас есть дело, и не это дело. А потому я, адмирал, повторяю вопрос. Кому вы служите? Императору или себе? Своему долгу? Или гордыне?

Чент придвинулся к уху адмирала, зашептал. За плеском волн Гвенна едва разбирала гладкий, как шелк, голос.

– Этот историк просто болтун, адмирал. Мы легко с ними управимся.

– Давай, сучка, – заговорил Вессик, перебрасывая из руки в руку свой кинжал. – Поглядим, какого цвета у тебя кровушка.

– Отставить.

Гвенна смотрела прямо на адмирала и все равно не поверила ушам. И только когда он стал дальше цедить слова сквозь зубы, позволила себе тонкий ломтик надежды.

– Мы их перережем, – настаивал Чент.

– Отставить, – повторил адмирал. – Мы унесем яйца и предоставим изменников их судьбе.

На его лице застыла маска ярости. От него било гневом, презрением, бессильной злобой, но лжи Гвенна не учуяла.

– Надеюсь, они умрут на этом берегу, избавив нас от лишних трудов, – заключил Джонон.

– Учитывая опасности Менкидока, – ровным тоном ответил Киль, – наша смерть, каждого из нас, не просто возможна. Она наиболее вероятна.

44

Может, Адер уй-Малкениан и справлялась кое-как с работой императора, но вот художницей была безнадежной.

– Я всю ночь, – она кивнула на листки пергамента, – от полночного гонга до рассвета, рисовала цветы.

Судя по голосу, она не особо собой гордилась. И по виду тоже. Похоже, она и правда всю ночь, от полночного гонга до рассвета, малевала жуткие каракули.

Акйил взял первый попавшийся листок, изучил рисунок: лепестки кривые, стебель слишком короткий, тени – невнятная мазня. У них в Ашк-лане ребенок лет шести-семи нарисовал бы лучше. Конечно, в Ашк-лане дети лет шести-семи только и делали, что рисовали. Ну еще медитировали и бегали по горам, но большей частью рисовали. Адер же, по ее словам, впервые взяла в руки кисть.

– Долго мне этим заниматься?

Он мог бы предположить – тысяч пять рисунков, десять, – но подозревал, что такие догадки не улучшат настроения императора.

– Долго. Каждый из монахов испытывал трудности в том или ином предмете.

– Я не монах, а аннурский император. Мне редкий день выпадает время спокойно помочиться, не то что рисовать.

– Не я изобрел кента.

– Наверняка есть более быстрый путь.

Увидев пару недель назад Акйила, невредимым выходящего из кента, Адер с удвоенным прилежанием взялась за ученье. Пропало – почти пропало – изначальное недоверие, сменившись стальной решимостью. Акйил не сомневался: будь врата под ее дворцом кирпичной стеной, Адер бы ее прошибла. Увы, пустота под аркой оказалась неподатливей кирпича.

– Кшештрим так и задумали свои врата, чтобы человек через них не прошел, – покачал он головой. – Чтобы их использовать, вам надо научиться устранять в себе все человеческое. На такое за две недели не натаскаешь.

Он поймал себя на том, что сочувствует женщине. Император и дочь императора! Пока он боролся за жизнь в Ароматном квартале, ей слуги подносили все на золотой тарелочке. Пока он морозил себе яйца в Костистых горах, она жила – роскошнее не придумаешь. Ей, должно быть, и в голову не приходило, что некоторые вещи нельзя купить или вытребовать. К чести Адер, она не стала затягивать спор.

– Чем мне заниматься дальше?

– Продолжать, – указал на рисунки Акйил. – Только теперь рисуйте цветок перевернутым.

– Перевернутым?

Он кивнул:

– Ваша беда в том, что вы слишком хорошо представляете, как выглядит цветок. И рисуете свое представление, а оно заслоняет от вас действительность.

– Так мне что, подвесить клятый цветок вверх ногами?

– Да, чтобы мир снова стал вам незнаком.

Непрошено вспомнилась Тощая Краля: девчонка, памятная ему с детства, стала совсем другой, незнакомой женщиной. После карточной игры Акйил не возвращался в квартал, но события той ночи застряли в памяти, как рыбья кость в глотке – ни выкашлять, ни проглотить. Та девочка приходила к нему в кошмарах, когда он считал ее мертвой. А теперь, живая, она наяву преследовала его чувством вины: вина поскуливала под ногами, шумно дышала в ухо. Не сказать чтобы он понимал, что с ней делать. Краля его помощи не желала – это ясно. Может, и вовсе ничьей не желала.

Он вернулся к Адер, к ее никудышным рисункам.

– Вы должны увидеть мир необычными глазами, – сказал он, подхватывая нить беседы.

Адер неожиданно рассмеялась:

– За многое меня корили, но никто еще не говорил, что у меня обычные глаза. – Когда она откинулась в кресле, огоньки в ее радужках замерцали. – Мне нужно, чтобы ты сходил еще раз.

Он медленно кивнул. Просьба – если то была просьба – не стала неожиданностью, но он хотел услышать от нее объяснения.

– Зачем?

– Если ты не ошибся, у меня на овладение этим уйдут годы.

«Не вы владеете пустотой. Она владеет вами».

Каждый раз, когда хинские монахи повторяли эту древнюю премудрость, Акйилу хотелось их придушить. Зато с каким удовлетворением он твердил ее теперь, оказавшись на их месте.

Адер стиснула зубы. Ее радужки полыхнули.

Он поднял палец, не дав ей заговорить, и нацелил на нее.

– Стойте. Вот это – гордость. С основательной примесью… –