– Помнишь, ты ведь сама рассказала мне о том, как он, притворившись, будто помогает твоей матери, на самом деле...

Цьянья ахнула.

– Так это и есть тот самый путешественник, который выхаживал... который убил мою мать и твоего...

– Да, это он, – подтвердил я, когда жена испуганно умолкла. – Поэтому, увидев сегодня Чимальи, нагло восседающего на нашем свадебном пиру, я твердо решил: больше этот мерзавец не убьет никого.

– И правильно! – яростно воскликнула Цьянья. – Ты обязательно должен завтра убить его, что бы ни говорил на сей счет Чтимый Глашатай. Но не получится ли так, что стража просто-напросто не выпустит тебя на рассвете из дворца?

– Нет. Хотя Ауицотль и не знает всего того, о чем я рассказал тебе, он понимает, что это вопрос чести. Меня правитель удерживать не станет: вместо этого он задержит тебя. Именно это и тревожит мое сердце: боюсь, что ты можешь жестоко поплатиться за мой порыв.

Похоже, последнее замечание ее обидело.

– Зря ты считаешь, будто я менее отважна, чем ты, Цаа. Подумай лучше о том, что если теперь ты пойдешь на попятную, то получится, что это я стала предлогом избежать поединка. Разве смогла бы я после этого с тобой жить?

Обреченно улыбнувшись (получалось, что теперь исчез последний шанс на спасение), я покачал головой, нежно привлек жену к себе и со вздохом сказал:

– Нет уж, на попятную я не пойду.

– Я так и думала, – ответила Цьянья само собой разумеющимся тоном, как будто, выйдя за меня, она стала женой воителя-Орла. – До рассвета осталось совсем немного. Приляг, положи голову мне на грудь и постарайся хоть немного поспать.

Мне казалось, что я только что опустил голову на ее мягкую грудь, когда в дверь неуверенно поскреблись и послышался голос Коцатля:

– Микстли, небо уже бледнеет. Пора.

Я встал, окунул голову в тазик с холодной водой и расправил свою смявшуюся одежду.

– Он уже ушел к пристани акали, – сказал мне Коцатль. – Может, решил напасть на тебя из засады?

– В таком случае, мне потребуется только оружие ближнего боя, метательного не надо, – откликнулся я. – Принеси копье, кинжал и макуауитль.

Коцатль поспешно ушел, а я задержался, чтобы попрощаться с Цьяньей, которая лепетала слова, призванные приободрить меня и внушить уверенность в том, что все будет хорошо. Наконец, поцеловав ее в последний раз, я спустился вниз, где меня с оружием уже поджидал Коцатль. Пожиратель Крови отсутствовал: куачик, наставник Дома Созидания Силы, не имел права помогать кому-либо из участников поединка даже советом, вне зависимости от своего собственного отношения к этому поединку и его возможного исхода.

Дворцовая стража не предприняла никаких попыток помешать мне выйти за ворота, которые вели через Змеиную стену в Сердце Сего Мира. Шаги наших обутых в сандалии ног, ступавших по мраморным плитам, отдавались эхом от Великой Пирамиды и многочисленных зданий поменьше. В опаловом свете раннего утра площадь, непривычно безлюдная, ибо на ней не было никого, кроме нескольких спешивших по своим делам жрецов, выглядела еще более огромной, чем обычно. Выйдя через западный проем в Змеиной стене, мы по улицам и переброшенным через каналы мостам направились к ближайшей пристани, где я взял дворцовое каноэ. Коцатль, под тем предлогом, что мне необходимо беречь силы для схватки, вызвался грести, хотя преодолеть нам предстояло лишь узкую полоску воды.

Наш акали уткнулся в берег у подножия поросшего лесом холма под названием Чапультепек, как раз в том месте, откуда к городу был переброшен акведук. С высокой скалы на нас взирали рельефные изображения Чтимых Глашатаев Ауицотля, Тисока, Ашаякатля и Мотекусомы Первого. Вторая лодка уже находилась там. Державший ее веревку юный дворцовый служитель указал вверх на склон и учтиво сказал:

– Он уже дожидается тебя в лесу, мой господин.

– Оставайся здесь, с этим юным оруженосцем, – велел я Коцатлю. – Скоро будет ясно, понадобишься ли ты мне еще или уже нет.

Заткнув обсидиановый кинжал за пояс, я взял в правую руку меч с обсидиановым лезвием, а в левую копье с обсидиановым наконечником, после чего поднялся на вершину холма и посмотрел вниз на лес.

Ауицотль тогда уже начал превращать эти беспорядочные заросли в парк, и хотя фонтанам, купальням, статуям и тому подобному предстояло появиться лишь через несколько лет, лес уже поредел. От него остались только невероятно древние, могучие кипарисы-ауеуеткве да ковер из трав и диких цветов, расстилавшийся под ними. Но рано утром этот подлесок скрывал туман, и создавалось впечатление, будто каким-то непостижимым образом волшебные кипарисы-великаны вырастали прямо из бледно-голубой дымки, поднимавшейся с земли в лучах восходящего солнца. Вздумай Чимальи припасть к земле где-то в этом мареве, он тоже стал бы для меня невидим.

Однако стоило мне поднести к глазу топаз, я увидел, что мой противник, обнаженный, растянулся на толстой кипарисовой ветке, отходившей от ствола на высоте приблизительно в полтора моих роста.

В вытянутой правой руке, тоже прижатой к ветви, Чимальи держал макуауитль. На какой-то момент я растерялся. Что это за засада, которую так легко обнаружить? И почему он раздет?

Но спустя миг я разгадал его замысел и, должно быть, ухмыльнулся на манер койота. Вчера, похоже, никто не успел рассказать Чимальи, что я обзавелся приспособлением, улучшающим зрение. Он сбросил свои разноцветные одежды, чтобы его кожа слилась с коричневой корой кипариса, решив, что это сделает его невидимым для старого приятеля – полуслепого Крота, для не видящего дальше своего носа Связанного Туманом. Чимальи собирался лежать затаившись, пока я буду шарить среди деревьев, и дожидаться моего появления прямо под веткой, после чего ему оставалось только обрушить на меня макуауитль. Один удар, и я был бы мертв.

Странно, но на какой-то миг я почувствовал укол совести: топаз давал мне преимущество, о котором противник даже не подозревал. Но потом мне пришло в голову, что сам-то Чимальи, воспользовавшись тем, что я предложил ему сразиться без свидетелей, вознамерился коварно прикончить меня из засады. И наверняка потом, одевшись и вернувшись в город, он стал бы похваляться блистательной победой, которую якобы одержал в яростной схватке. Зная Чимальи, можно было предположить, что он для придания своему рассказу большей убедительности даже нанес бы себе несколько неопасных, но заметных порезов. Поэтому, отбросив всякие угрызения совести, я спрятал топаз под накидку, положил макуауитль на землю и, удерживая обеими руками нацеленное перед собой копье, вступил в окутанный дымкой лес.

Чтобы противник и дальше пребывал в заблуждении, я продвигался медленно, неловко согнув колени и прищурившись так, что мои подслеповатые глаза сделались узкими, как щелочки, словно у настоящего крота. Конечно, я не пошел сразу к его дереву, но начал рыскать по лесу туда-сюда, неловко тыча копьем за ствол каждого дерева, к которому приближался. При этом место засады Чимальи и положение ветки, на которой он лежал, постоянно оставались у меня на заметке.