нет никого, кто не добавил бы к этим положениям другие, или не устранил бы какие-то из них, или не изменил бы каким-то образом. А так как во всем этом и сами они не согласны, Фессал остался в одиночестве, потому что его идеи никто не поддерживает, кроме Юлиана, да и тот только на словах. Ведь на деле оказывается, что Юлиан противоречит сам себе. Всякий, кто желает узнать об этом подробнее, может ознакомиться с нашим сочинением «Об учении методистов». Однако, если бы Фессал был единственным, кто говорил бы состязающимся за истину, что критерием является доказательство и согласие с мнениями других, никто бы его не осудил. Но неужели мы не осудим Фессала, который входит в противоречие со всеми прочими врачами, а Гиппократу, в пользу которого, помимо лучших врачей, свидетельствуют величайшие философы, откажем в вере исключительно из-за его расхождений с Фессалом? Кто сможет вынести такое? Кто потерпит такую глупость? Кто не пожалел бы времени, потерянного на спор с человеком, который сам не помнит и не понимает того, что сам пишет, но говорит и пишет, по пословице, все, что на вздорный язык придет?

6. Однако оставим это и послушаем то, что сказано у Фессала в первом рассуждении, в котором он говорит, что источником и корнем разбираемого афоризма является учение о том, что избыток жидкостей «есть общая причина болезней». Лучше здесь привести его рассуждение полностью, его же словами. Написано же у него так (ведь здесь уместно начать спор с ним с первых же его слов): так как афоризм начинается словами «При расстройствах желудка», он заявляет, что и остальная часть афоризма имеет корень и источник в том, что избыток жидкостей приводит к болезням тела как общая причина их, так что если доказать, что причина болезней — не в жидкостях (ведь это ложное мнение), вместе с этим доказывается и негодность всего афоризма, в котором из неясного заявления выводятся ложные следствия. Вот его слова. И было бы прекрасно, если бы можно было создать некий театр — не такой, который строит Фессал в своих вздорных книгах, венчая себя на его сцене, но театр, в зале которого сидели бы люди образованные. И хорошо было бы спросить Юлиана в этом театре, из какого метода доказательства он исходил, когда доказывал истинность своего рассуждения. А доказательство его, если разъяснить как следует, будет вот каким: «Те, кто думает, что опорожнения помогают больным, по необходимости считают, что общей причиной болезней является избыток жидкостей». И мы бы с удовольствием спросили у зрительного зала, состоящего из образованных людей, верно ли такое рассуждение, чтобы пустослов Юлиан почувствовал изумление этой толпы. Он не сможет почувствовать этого из одних только слов, будучи таким человеком, каким он предстает в своих сочинениях. Но я уже сейчас могу сказать, какими аргументами можно было бы хорошо воспользоваться в таком театре. Стадо ослов Фессала делает кровопускание многим больным, страдающим от лихорадки. Если они считают, что причиняют вред опорожнением, то они неправильно поступают, делая кровопускание. Если же они считают, что это полезно, значит, они полагают, что избыток жидкости является общей причиной болезней, а они этого признать не хотят. Но кто-нибудь из них, пожалуй, скажет: «А почему из того, что опорожнения приносят пользу, обязательно следует, что общей причиной болезней является избыток жидкости?» На это ответить проще всего: такой непосредственной связи не существует, и вот этот человек из вашего стада пусть покажет на этого Юлиана и скажет, что лучше бы ему воздержаться от речей, потому что он говорит глупости. Так сказал бы кто-нибудь из них в театре. Ныне же (ведь у нас нет такого театра) почти все совершают одни и те же ошибки в рассуждениях, говорят ли они истину или явно заблуждаются.

Юлиан-то как раз всегда пишет что придется, нимало не заботясь об истине. Я же всю жизнь ни о чем ином так не заботился, как о том, чтобы постигнуть науку доказательства, и с усердием упражнялся в ней, и, кажется, трудился напрасно. Ведь все те, кто следит за ходом доказательств, прекрасно знают, что Юлиан не перестает говорить глупости. А все те, кто принадлежит к его стаду, с самого начала не изучают ничего из того, о чем мы говорим. Именно поэтому, как я уже говорил раньше, друзья задали мне немалую работу, предложив написать это сочинение, и ради них я перейду к более научным рассуждениям. Так вот, Юлиану следовало не только называть имена, обозначающие различные причины, но и понимать смысл этих названий. А вместо этого он (и это одна из общих ошибок всех методистов) называет непосредственную причину, но не понимает, чем она отличается от изначальной причины, иначе бы он знал, что развитие болезней есть дело изначальных причин. Ведь то, что вызвало возникновение болезней, по необходимости вызывает их рост, создавая и далее нечто подобное изначальной болезни. Если так случается, едкое лекарство, способное вызывать язвы, попав на кожу на час, вызовет язвы лишь на так называемом эпидермисе. Если же оно будет приложено на более длительное время, то окажет существенное воздействие сначала на кожу, а затем на находящуюся под ней плоть. Так как предшествующие причины имеют такую природу, уже возникшая болезнь не может быть исцелена, прежде чем они исчезнут. Так как при наличии действующей причины болезнь может усилиться, она, конечно, не может быть полностью вылечена, пока не будет устранено то, что ее создает. Так вот, пока предшествующие причины, к которым относится и избыток жидкости (предположим пока, для этого рассуждения, что он является предшествующей причиной), не будут устранены, невозможно вылечить уже возникшую болезнь, и поэтому Асклепиад думает, что избыток жидкости является причиной болезней, и говорит, что опорожнением можно излечить больных, но не в том смысле, что устраняется болезнь, которую избыток жидкости уже вызвал, а в смысле, что не даст болезни развиваться и позволяет врачу довести лечение до конца.

Но предположим, что избыток жидкостей является общей причиной болезней. Тогда опорожнение по необходимости вызовет прекращение болезни. Но он ни в коей мере не является общей причиной, как говорит Асклепиад. Оставим здесь глупого Юлиана и побеседуем лучше с Асклепиадом, хотя и он является не кем иным, как софистом. Этот человек привык задавать весьма убедительные вопросы, измышленные не без изящества, что я считаю признаком софиста. Именно таков пассаж, приводимый Юлианом, который, клянусь Зевсом, даже не понял силы этого метода (а то бы он сам написал все остальное так же), но