Лишь к полуночи ветер Сагранны нашел тех, кого искал. Они скакали прочь от большого города. Первый из всадников вздыбил жеребца, приветствуя дальнего гостя, остальные ничего не поняли, но остановились вслед за вожаком. Ветер кричал о старых запретах, напоминал, приказывал, умолял, но люди не умеют ни слышать, ни слушать. Лишь первый что-то почуял, потому что оглянулся назад, туда, где спал оставленный им город – беззащитный, жаркий, пропитанный ожиданием беды. Ветер с надеждой обнял человека за плечи, но тут кто-то что-то сказал, и нить между смертным и вечным лопнула. Всадник потряс головой, словно его разбудили, и послал коня вперед, навстречу тревожной лиловой звезде. Ветер вздохнул, взметнув дорожную пыль, и стих. Он спешил, он растратил все свои силы, но все оказалось зря.

Вдали замирал конский топот, стрекотали кузнечики, в душных домах, тревожно ворочаясь и вскрикивая, спали люди. До рассвета оставалось совсем немного, когда на дороге показался новый путник. Его лошадь двигалась медленно и как-то неровно, наездник, закутанный, несмотря на духоту ночи в тяжелый плащ, словно бы спал в седле, а за его спиной сидела девочка в ночной рубашке. Только летучие мыши слышали, как сонный всадник свернул с тракта на боковую дорогу и затерялся меж высоких тополей. Девочка молчала, лошадь понуро брела по утоптанной глине, изредка взмахивая светлым хвостом, было тихо, душно и сыро. Небо затянули тяжелые облака, такие низкие, что казалось: от падения на землю их удерживают лишь верхушки деревьев.

Тропа заканчивалась у ворот, над которыми горел фонарь. Блеснула вода – поместье окружал ров, и мост через него был поднят. За рвом у моста темнела караулка, стражники давным-давно спали, они никого не ждали и ничего не опасались. Где-то поблизости зазвонил колокол, то ли созывая на ночную молитву, то ли предупреждая о беде. Отчаянно и тоскливо взвыла собака, раздался сонный окрик, звякнуло открытое окно, что-то вылетело и с шумом упало в кусты, собака взвизгнула, на мгновение замолкла и вновь завыла – громко, настойчиво, грозно. Вой смешался с несмолкающим колокольным звоном, вновь стукнул ставень, послышалась грубая ругань, но дверь осталась закрытой.

Всадник неспешно подъехал к мосту и остановил лошадь, а может, она сама остановилась. Отворилась, сухо скрипнув, калитка, мост дернулся и начал медленно опускаться, но приезжий не спешил пересекать ров. Он тяжело слез наземь, снял девочку и встал, широко расставив ноги и уперев руки в бока. Девочка ковыряла босой ножкой кучку пыли, лошадь ушла, но хозяин этого не заметил. В калитке показалась сутулая фигурка, бесцветный голосок произнес несколько слов. Ночной гость, не поднимая глаз, взял свою спутницу за руку и ступил на мост. Собака все еще выла, колокол заходился в неистовом звоне, стражники спали. Мужчина, ребенок и маленький проводник медленно прошли пустой аллеей, обогнули сонный пруд, за которым виднелось массивное здание, поднялись на обширную пустую террасу.

Проводник исчез в одной из многочисленных дверей, а гости все так же неспешно свернули в темный длинный коридор. В доме было множество переходов, но мужчина в плаще, выбирая дорогу, ни разу не колебался. Наконец он уперся в двустворчатую дверь, из-за которой доносилось пение. Отечное лицо чужака сморщилось, словно от боли, он попытался открыть дверь, та не поддалась. Ночной гость на мгновение замер, а потом со злостью ударил по окованным бронзой створкам ногой в тяжелом кованом сапоге и глухо и зло застонал. Пение стало громче, пришелец сморщился и заткнул уши.

Он не мог видеть и все-таки видел огромный, холодный зал, монахов со свечами в руках и высокого красивого аббата с эмалевой совой на груди. Сотни, тысячи зеленоватых огоньков не могли осветить огромное помещение, под куполом и в дальних углах клубилась тьма, странным образом отличавшаяся от той, что глядела в высокие стрельчатые окна. Монахи пели на давно забытом языке, вряд ли понимая значение произносимых слов, а вдоль стен стояли рыцари и вельможи, короли и нищие, старые и совсем юные, здоровые и израненные, кто в боевых доспехах, кто в придворном платье, кто в жалких лохмотьях. Сильные руки сжимали тоненькие свечи, стройные голоса возносились к высокому куполу, и безостановочно и тревожно звонил колокол.

…Никто из поющих не заметил вышедшую неизвестно откуда некрасивую девочку с круглым очень серьезным лицом, а она тихонько подошла к аббату сзади и задула свечу в его руках. В тот же миг погасли и остальные свечи, смолк и колокол. В наступившей тишине отчетливо раздался скрип двери и послышались тяжелые, неотвратимые шаги, знаменуя приход новых хозяев и нового времени.