Все это является полной противоположностью тому, что характеризовало собой византийскую церковь, проникнутую мрачным духом монашества, аскетизмом, унынием, запретами, строгими требованиями лишений и постов. На Руси же монашества еще не было. Оно возникло только при Ярославе. Монахи не играли никакой роли в крещении Руси. Не были монахами и русские епископы. Они все были представителями церкви, а не монастыря, белого, а не черного духовенства. Русские князья и бояре были чужды монашества, не принимали предсмертного пострига и были убеждены в том (и в этом их укрепляла древнерусская книжность), что стать святым нужно и возможно, не уходя от мира, а оставаясь в нем.

«Новые людье» русские были уверены в том, что, крестившись, они уже получили «спасение», и в этом одна из причин религиозного оптимизма Древней Руси. Религиозный оптимизм предполагал, что путь к «спасению» не в покаянии, не в постах и лишениях, а в самом крещении, причем главной «заповедью» является милостыня, которой приписывается «спасающая» сила, едва ли не большая, чем всякого рода «таинствам». Поэтому древнерусское христианство проникнуто необычайной жизнерадостностью, а его практика сводилась к милостыне бедным и к участию в пирах, проникнутых чувством радости и любви, примиряющих «радость веры» «новых людей» — христиан, крещением добившихся «спасения», с «радостью жизни», характерной для варварского общества, где начинают зарождаться тяжелые формы господства и подчинения, а с ними вместе и эксплуатация и гнет, но где все же сохраняются следы первобытно-общинного равенства, патриархальных взаимоотношений между «лучшими мужами» и «простой чадью», «сельским людьем», где сохраняются еще пережитки былой независимости общинника, того варварского общества, которое овеяно славой бесчисленных войн и побед, сделавших Русь «ведомой и слышимой… всеми концы земля»[664].

В этой связи несколько слов о пирах и милостыне. Пиры — явление, уходящее в седую языческую древность. Они восходят к религиозным обрядам седой старины, когда устраивали пиры в честь мертвых (моления в банях «навьям» и трапезы Роду и Рожаницам). Постепенно, с выделением господствующей богатой знати, эта последняя устраивает пиры всем своим сородичам, потомкам одних и тех же свято почитавшихся предков, которые подчеркивают благотворительность богатых, их влияние и значение.

Эти пиры отнюдь не для избранных. Нет, они устраиваются для всех званых и незваных как символ щедрости и влияния. Пир одновременно и жертва, и моление, и милостыня.

В этой своей сущности древнерусские языческие пиры и были освящены христианской церковью. И любовь «ласкового» Владимира к пирам проистекала не от того, что «Руси есть веселие пити» или, вернее, не только от этого, что было пережитком старинных обычаев, а прежде всего была обусловлена политической жизнью новообращенной Руси. Пиры как политические собрания, ставящие целью слияние двух группировок нарождающегося господствующего класса феодалов, были уже нами рассмотрены. Теперь обратимся к другой их сущности.

Пиры Владимира были действительно местом встреч былинных богатырей, где они вспоминали о своих подвигах и откуда они направлялись их совершать, местом встреч летописных «старцев градских», «старейшин» с боярами и гридинами, где выковывалась основа их тесного влияния и взаимопоглощения. Но они же, эти пиры «ласкового» князя Владимира, преследуют и другую цель. В такой форме Владимир выполнял главную заповедь своего оптимистического христианства, а именно — «творил» милостыню. Вот поэтому-то, «варя 300 повар меду» и собирая бояр, посадников и старейшин, он не забывает «люди многие, и раздал убогым 300 гривен». Вот почему он «повеле всякому нищему и убогому приходити на двор княжь, и взимати всяку потребу, питье и яденье, и от скотьниць кунами», пристроил около княжеского двора столы, на которых лежали хлеб, мясо, рыба, овощи, стояли в кадках мед и квас, велел развозить по городу для больных, немощных и нищих всякие продукты и раздавать их «на потребу». Всю неделю была открыта княжеская гридница, где пили и ели бояре и гридьба, сотские и десятские и всякие «нарочитые мужи»[665].

Так понимал свою обязанность по отношению к новой религии Владимир, и это продолжало традиции языческих пиров и способствовало росту его популярности, укреплению его авторитета. «Ласковый» князь Владимир русских летописей, «щедрый конунг Вальдамар» скандинавских саг, совершая милостыню, по-своему служил своему христианскому богу. И заменивший на княжеских пирах волхва и скомороха священник вынужден был санкционировать полуязыческий-полухристианский обряд, так как он не расходился с христианской догмой.

Даже нерасположенный к Владимиру Титмар Мерзебургский отмечает, что Владимир «очистил себя от пятна прошедшего раздачею щедрой милостыни», выкупал пленных и кормил их[666].

Влияние Владимира росло. Он, «равноапостольный», насадивший на Руси христианство, просвещение, «книжность», был одновременно князем-«милостником», «ласковым» князем, широко раздававшим милостыню и пировавшим не только со своей дружиной, но и с «люди многы». И таким вошел он в русский народный эпос и в древнейшие произведения русской книжности. Что делает былинный князь Владимир? Пирует, гуляет в стольном граде своем Киеве. Рекой льется вино, звучат речи, поют застольные песни, рокочут струны под пальцами баяна, «соловья старого времени», «Велесова внука». Поют гусли о «делах давно минувших дней», и первые историки-гусляры слагают свой сказ о богатырских делах русских витязей, о «старых» князьях. Тут — гридьба и бояре, старцы градские и нарочитая чадь. Все они — «новии людье христианьстии». А с ними рядом сменивший волхва священник. И это не разгул, не пьянство, не разврат (христианская церковь борется с такими пирами), нет, это — милостыня и жертва, обряд и политическое собрание одновременно. Таковы пиры «великого кагана» земли Русской Владимира, «равноапостольного» и «ласкового» Владимира «Красное Солнышко». Чем же объяснить этот религиозный оптимизм, жизнерадостный, «мирской», реалистический характер древнерусского христианства времен Владимира? Чем объяснить, что, заимствовав у Византии религию, Русь не перенесла в свою идеологию ни аскетизм, ни монашество, ни все эти запреты, лишения, посты, мрачность и уход от мира? Причину этого явления искали в религиозном оптимизме, свойственном отдельным представителям болгарской церкви (Косьма Пресвитор), пытались найти жизнерадостность в нравоучениях Корсунской церкви, но все эти домыслы зиждутся на зыбком основании[667].

На самом деле причина религиозного оптимизма, свойственного христианству Владимира, лежит в самой Руси. Русь с невероятной силой рвалась на просторы мировой истории, и ничто и никто не мог остановить ее победного марша. Сознание гордости за свою страну, за ее дела пронизывает древнерусскую литературу. Русь быстро шла вперед по пути прогресса. Она была богата и сильна. Ее общественная, культурная и государственная жизнь быстро развивалась. Русь шла от успеха к успеху, от победы к победе буквально во всем. Она была полна сил. И в то же самое время она еще сохраняла лучшие черты эпохи