– Тебе понадобится сила, – сказал Луи. – Поцелуй меня, cher.

И он сомкнул свои губы с его, вливая в Генри остатки своих сил. Когда они разорвали поцелуй, Луи уже таял, словно диск луны на розовом утреннем небе.

– Гаспар, идем, мальчик. Нам пора домой.

Луи свистнул, пес подскочил к нему. Заходящее солнце превратило реку в оранжево-золотой огонь.

– Мне туда. Но тебе со мной нельзя. Пока нельзя.

На самом берегу Луи обернулся и помахал ему: он был весь из света, такой кусочек взятого взаймы солнца.

– Напиши мне хорошую песню, Генри, – крикнул он.

У Генри схватило горло, но он помахал в ответ.

– Сладких снов!

Луи поднялся по лесенке в хижину, истлевая до серого с каждой ступенькой, а потом Генри услышал слабый, мучительный плач скрипки. Ноты мгновение плыли по ветру, а потом растаяли и они.

Но другие воспоминания уже надвигались на него: ощущение, что ему кто-то остро нужен – будто близнец тосковал по близнецу.

– Лин, – сказал Генри и кинулся к лесу.

Генри и Лин лежали совершенно неподвижно на длинном честерфилде и спали. Мэйбл и Джерико несли молчаливую стражу.

Мэйбл взяла сырой сэндвич с кресс-салатом из преющей на декоративной тарелке кучи. Она уже дала от ворот поворот нескольким разъяренным гулякам, явившимся на вечеринку. Кажется, над музеем и вправду навис неумолимый рок, хотя отсюда, из нынешнего момента, будущее выглядело и не слишком отчетливо.

– Как думаешь, какие сны им снятся? – спросила она, откусывая уголок сэндвича.

– Не знаю.

– Надеюсь, c ними там все в порядке.

– Меня не должно быть тут. Я должен быть со всеми, – проворчал Джерико, и тут некую дамбу внутри Мэйбл наконец прорвало.

– Чтобы присматривать за Эви, да? – спросила она, глядя на него в упор.

Джерико посмотрел на спящих друзей.

– Этого я не говорил.

– И не надо было. Все случилось после Ноулз-Энда или до?

Джерико промолчал, но по челюсти у него прокатился желвак.

– Впрочем, какая разница, – сказала Мэйбл, откладывая остаток сэндвича.

Черные крапинки заплясали у нее перед глазами – это она пыталась проглотить жгучие слезы.

– Тогда почему ты поцеловал меня, если мечтаешь все равно о ней?

– Не все так просто, – сказал, помолчав, Джерико.

За окном ударила молния. Безжалостный свет озарил кулачки Мэйбл, так что каждую веснушку на коже разглядишь. Он выбрал Эви. Неважно, что Эви наверняка разобьет ему сердце, что Джерико никогда не будет значить для нее столько, сколько значит для Мэйбл; неважно даже, что Мэйбл столько времени убила на помощь с этой выставкой. И то, что Эви могла заполучить любого парня, какого только пожелает – и какого непременно заполучит, тоже не имело значения. Он выбрал Эви. Эта мысль высосала весь воздух у нее из легких. Каждый день Мэйбл Роуз работала над тем, чтобы мир стал хоть чуточку справедливее. Но суровая правда – в том, что с некоторыми несправедливостями ты, хоть убей, ничего не поделаешь. Не понравишься, например, парню только потому, что он тебе так ужасно нравится. Сегодня, увидав Джерико и Эви вместе, она поняла совершенно точно: Джерико любит Эви. Эви, интересно, в курсе? И была ли она в курсе всю дорогу, даже когда подстрекала Мэйбл и советовала ей приударить за ним?

Господи, ну что она за идиотка.

И платье это она тоже ненавидела. Эви все врала: оно совершенно ей не к лицу. Просто такой Эви хотела ее видеть – такой все хотели ее видеть: доброй старой Мэйбл. Надежной, предсказуемой Мэйбл. Жизнерадостной, всем довольной Мэйбл.

Вот вернусь домой и сожгу платье на фиг, подумала она.

Джерико меж тем предавался старой привычке: сжимал и разжимал кулаки. Раньше Мэйбл находила ее эксцентричной, но очаровательной. Сейчас она решительно действовала ей на нервы.

– Кофе хочешь? – спросил Джерико.

Это было предложение мира, Мэйбл это понимала, но идти навстречу не намеревалась. Она покачала головой.

Джерико прошел через комнату и налил себе чашку кофе, которого совсем не хотел. Правда была в том, что Джерико хотел Эви, но не знал, сможет ли ее получить. Мэйбл он получить мог, но не знал, хочет ли. Ни тот, ни другой сценарий радости ему не прибавлял. Больше, чем когда-либо, ему хотелось, чтобы пришел кто-нибудь умный и объяснил ему его собственные эмоции, и про девушек тоже, чтобы он понял наконец, как это – когда все правильно.

– Я поцеловал тебя, потому что хотел, – сказал он некоторое время спустя.

– Это ты просто доброту проявляешь?

– Нет. Правду говорю.

– Если хочешь еще меня поцеловать, можешь сделать это, – сказала Мэйбл. – Но только если правда хочешь. Я, видишь ли, не Эви. И никогда ею не буду.

Джерико потянулся и взял ее за руку; у Мэйбл внутри все сжалось. Что, вот что это означает? Просто братскую симпатию или какую-то более глубокую страсть? Это не поцелуй, ежу понятно. Все кончено, траурно прошептал мозг. Надежда еще есть, встрепенулось сердце. Истинно опиумная тщетность надежд, или как он там сказал? Что ж, Мэйбл сейчас готова была заказать двойную дозу.

Лин на кушетке тоненько вдохнула; пальцы ее напряглись, потом снова обмякли.

– С ней все хорошо? – на автомате спросила Мэйбл.

– Думаю, да, – отозвался Джерико и встал. – Но нам надо бы смотреть за ними повнимательнее.

– Да, конечно, – сказала она, ненавидя его за правоту и себя – за то, что кругом ошибалась.

Руины станции пневматической подземки затопил рокочущий вой. Странные, светящиеся создания сыпались на пыльные рельсы. Двигались они, как раненые животные, во что бы то ни стало намеренные выжить: дергаясь, извиваясь под бьющими изнутри, как молнии, вспышками адреналина.

– Сонсонголодныйголодныйсон… – завывал хор.

Они лезли из трещин в стенах, будто тараканы. Мемфис уже насчитал пять, нет, десять, нет, уже дюжину, по меньшей мере. До ворот оставалось футов десять. Он мертвой хваткой вцепился в кости Вай-Мэй, а свободной рукой держал Тэту, крепко переплетясь пальцами.

– Бежим, – крикнул он, и они четверо припустили через платформу и вырвались в открытые ворота. Призраки позади негодующе зарычали.

– На станцию – куда? – взвизгнула Тэта.

– Туда! – Мемфис метнулся влево фонариком и замер.

Он выбросил руку вбок, чтобы остановить остальных, потом снова осторожно посветил вперед. Припыленный луч поймал призрачную женщину в голубом платье. Голова ее мотнулась в их сторону. Она принюхалась, завернула верхнюю губу, показала пилу зубов.