Август, по материнской линии связанный родственными узами с Фридрихом Великим, со времен Первой коалиционной войны находился на службе в прусских войсках в чине генерал-майора. Он понимал, что может сохранить независимость своего маленького герцогства только в том случае, если будет с умом использовать противоречия между двумя могущественными соседями. После ловко устроенной помолвки наследного принца Карла Фридриха с сестрой русского царя Марией Павловной в 1804 году герцог мог рассчитывать и на поддержку России в случае неоправданных требований со стороны Пруссии или нападения Наполеона. Гёте поддерживал осторожную политику Карла Августа, направленную на сохранение хрупкого нейтралитета, однако кое в чем их мнения расходились. В отличие от герцога, Гёте уповал не на Пруссию, а на благосклонность французов, что, впрочем, не играло особой роли в период нейтралитета. Для обоих старая империя уже давно потеряла свое значение в качестве гаранта стабильности – на этот счет у Гёте не было никаких иллюзий. После решения Имперского сейма 1803 года о ликвидации церковных и мелких самостоятельных владений и основания Рейнского союза в 1806 году империя представляла собой не более чем руину, не оставлявшую никаких политических надежд.

Новость о том, что 6 августа 1806 года Франц II торжественно сложил с себя корону и полномочия императора Священной Римской империи германской нации, принял титул императора Австрии и тем самым формально завершил процесс разложения империи, застала Гёте на обратном пути из Карлсбада, где он провел летние месяцы. В этот день он пишет в своем дневнике: «Ссора слуг с кучером встревожила нас куда больше, чем распад Римской империи»[1339]. Гибель империи уже не могла никого взволновать, ибо, по сути, вопрос этот уже давно был решен. Однако к дальнейшему развитию политических событий Гёте проявил живой интерес. Иначе и быть не могло – уже хотя бы по долгу службы он должен был интересоваться политикой. В Карлсбаде и по пути домой в его дневнике то и дело появляются записи о разговорах на политические темы, что неудивительно, учитывая напряженную атмосферу тех дней. Главный вопрос заключается в том, сможет ли Пруссия (а вместе с ней и Веймар) сохранить нейтралитет, или она тоже окажется втянутой в войну. Ходили слухи, будто Наполеон хочет вернуть Англии обещанный Пруссии Ганновер. Как отреагирует на этот выпад Пруссия – объявит Франции войну или нет? «Размышления и дискуссии»[1340], – гласит запись в гётевском дневнике, и тут же – сообщение о выдвижении прусских войск в направлении Ганновера.

Пока же ссора на козлах действительно представляется более насущной проблемой: на обратном пути из Карлсбада слуга Гёте Иоганн Генслер подрался с кучером прямо на козлах, в результате чего экипаж, оставшись без управления, сильно накренился и едва не перевернулся. Гёте очень серьезно отнесся к этому происшествию. Днем позже он передал Генслера, которого описывает как человека «крайне неотесанного, упрямого, грубого и вспыльчивого», йенской полиции. В том же письме он сообщает: «Поскольку в этой ситуации я был так разгневан и раздосадован, что весь эффект от моего лечения пошел прахом, в какой-то момент я тоже едва не прибег к непристойной и непозволительной самообороне; в конце концов мне не оставалось ничего другого, как по прибытии в Йену отдать этого парня под стражу»[1341]. Таким образом, Гёте дает понять, что сам едва не опустился до драки с прислугой.

Впрочем, эта неприятность лишь ненадолго отвлекает Гёте от политических забот и опасений. Вскоре происходит то, чего он боялся: Пруссия нарушает нейтралитет и объявляет Франции войну в одностороннем порядке, ибо ни Австрия, ни Россия пока не меняют свою позицию. С точки зрения Гёте, это безрассудная смелость. Герцог тоже в ужасе от решения Пруссии действовать в одиночку – по его мнению, сначала следовало создать антинаполеоновскую коалицию. Однако семейная лояльность предписывала ему оставаться на стороне Пруссии. 17 сентября 1806 года он покидает свое герцогство, чтобы в составе прусской армии бороться против Франции. Управление государством ложится на плечи коллеги Гёте Фойгта. Он лучше, чем кто-либо другой, информирован о развитии событий, и к нему Гёте обращается со словами: «…я премного благодарен Вам за то, что Вы готовы намекнуть мне на внешние обстоятельства, ибо при всеобщем возмущении умов весьма сложно сохранить внутреннее спокойствие»[1342]. Оглядываясь назад и оценивая деятельность рассудительного Фойгта, взявшего на себя весь груз политической ответственности, Гёте пишет: «Трудно передать словами, скольких тревог и опасений были исполнены в те дни наши переговоры с моим верным и незабвенным компаньоном, государственным министром фон Фойгтом»[1343]. Политические соображения Фойгта были схожи с позицией Гёте: по его мнению, Веймар должен был сохранять нейтралитет до тех пор, пока это было возможно, и ни в коем случае не враждовать с Францией и Наполеоном. Но жизнь распорядилась иначе. Война уже стояла у порога.

Как всегда в ситуации внешнего напряжения и высочайшей опасности, Гёте погружается в свои естественно-научные штудии. Он продолжает работать над «Учением о цвете». По вечерам у герцогини-матери, проживающей в Тифурте, бывают концерты. «На вечере присутствовал капельмейстер Гуммель, музицировали с тяжелым сердцем»[1344]. С середины сентября в Веймаре расквартированы прусские войска, и Гёте освобождает свой кабинет в старом замке для командира прусского пехотного корпуса князя Гогенлоэ-Ингельфингена. В то же время Гёте как ни в чем ни бывало упорядочивает привезенную из Карлсбада коллекцию гранита и отсылает отдельные экземпляры профессору Иоганну Фридриху Блуменбаху в Гёттинген – тому остается лишь удивляться, что у Гёте в этой ситуации не нашлось дел поважнее. «Невзирая на мрачные мысли»[1345], он встречается и ведет философские беседы с Гегелем, который в это время как раз работает над заключительной главой своей «Феноменологии духа». Один прусский офицер, полковник Кристиан фон Массенбах, отдал в печать патриотический памфлет, начинавшийся словами «Я любил тебя, Наполеон!» и заканчивавшийся фразой «Я тебя ненавижу!». Гёте, которого автор посвятил в свою тайну, в ужасе. Стишки подобного рода «неминуемо навлекут беду, когда в город войдут французские войска»[1346]. Нужно было во что бы то ни стало помешать изданию памфлета. Однако, по словам Гёте, автор оказался «настойчив». «Впрочем, я оставался не менее настойчивым гражданином, <…> так что он в конце концов уступил»[1347]. Некоторые профессора и студенты заблаговременно покидают Йену. Горожане прячут деньги и ценные предметы. Чтобы поддержать в себе присутствие духа, оставшиеся в городе жители раздувают в сердцах патриотический жар. На одном из патриотических мероприятий Гёте совершенно некстати декламирует стихотворение «Я сделал ставку на ничто»[1348]. Даже Виланда возмутило