они только этим довольствоваться, и нет у них никаких причин так трудиться, кроме получаемого ими чрезвычайного наслаждения от самого богатства? На первый взгляд этот распространенный и сильный аргумент может показаться весьма правдоподобным; но пусть тот, кто так считает, поразмыслит об этом получше, и он вскоре заметит, что дело обстоит далеко не так, как он предполагает; что это, быть может, весьма приятно лишь на первых порах, как по большей части и бывает со всякой меланхолией. Ибо у таких людей, похоже, бывают некие lucida intervalla [светлые промежутки], когда к этому примешиваются приятные симптомы; однако вы должны принять во внимание мысль Хризостома: «Одно дело быть богатым и совсем другое — алчным»[1831]; ведь такие люди в большинстве своем глупые, одурманенные, безумные, жалкие бедняги, живущие для чего угодно, но только не для себя, sine arte fruendi [не имея никакого представления о радостях жизни], в постоянном рабстве, страхе, подозрениях, печалях и неудовлетворенности[1832]; plus aloes quam mellis habent [и горечи в их жизни куда больше, чем меда], и, уж конечно, «деньги скорее владеют ими, нежели они деньгами», как считает Киприан[1833]; mancipati pecuniis, они, словно ученики-подмастерья в подчинении у своего добра, считает Плиний[1834]; а по мнению Хризостома, servi devitiarum, рабы и рабочие лошади при своем имуществе; о всех них мы можем умозаключить, как Валерий судил о короле Кипра Птолемее{1442}: «По своему титулу он именовался королем острова, а в душе сознавал себя несчастным рабом денег»[1835]:

potiore metallis

Libertate carens[1836],

Так, устрашась нищеты, человек теряет свободу —

То, что дороже богатств.

Стоик Дамасипп у Горация доказывает, что приступы слабоумия наблюдаются у всех смертных, но только у одних это происходит так, а у других иначе, и что люди алчные безумнее всех прочих[1837], и тот, кто пристально присмотрится к их состоянию и проверит его признаки, убедится, что все они не более как глупцы[1838], подобно Навалу{1443}, re et nomine [в действительности и по имени] (1 Сам. <1 Цар.> 25, 3). Ибо что может быть глупее и безумнее, нежели изнурять себя, когда в этом нет никакой необходимости?[1839] и когда, как отмечает Киприан, «человек может избавиться от своей ноши и освободиться от тягот, а он тем не менее продолжает жить, как прежде, накапливая богатство и без того уже достаточное, но никак не может остановиться и начать жить для самого себя»[1840], умерщвляет свою душу, держится особняком от жены и детей, не позволяя ни им, ни друзьям пользоваться и наслаждаться тем, что принадлежит им по праву, и вчем они, возможно, испытывают нужду (уподобясь свинье или собаке у кормушки, он никого не подпускает к своему добру, чтобы никто не мог использовать его во благо, причиняя тем вред и себе, и другим) и ради ничтожной преходящей выгоды губит свою душу?[1841] Такие люди по природе своей обычно печальны и сумрачны, как, к примеру, Ахав, а все потому, что он не мог завладеть виноградником Навуфея (1 Царей XXII <З Цар. 21>{1444}), и, если такому человеку приходится когда-либо выложить свои деньги, даже на что-нибудь необходимое, для блага своих детей, он все равно ропщет и бранится, у него тяжело на душе, он не находит себе покоя, и расставание с ними ему ненавистно: Miser abstinet ac timet uti{1445} (Hor.) [Несчастный не прикасается к ним и страшится их истратить (Гораций)]. Это обычно человек с усталым, иссохшим, бледным лицом, страдающий бессонницей из-за забот и мирских дел; его богатство и ненужные дела, которые он наваливает на себя, говорит Соломон{1446}, не дают ему уснуть, а если он все же засыпает, то сон его чрезвычайно тревожный, прерывистый, не приносящий отдохновения, и даже тут он не расстается со своей мошной:

Congestis undique saccis

Indormit inhians{1447}

[Так ведь и ты над деньгами проводишь бессонные ночи].

И даже доведись ему сидеть за пиршественным столом или присутствовать на веселом празднестве, «он все равно вздыхает от душевных горестей (как считает Киприан[1842]) «и не в состоянии уснуть, даже будучи прикован к ложу болезнью»; его усталое тело не ведает отдыха, «достаток — его тревожит, а изобилие — вызывает печаль, он не испытывает счастья в настоящем и еще более несчастлив в жизни грядущей»[1843] (Василий). Он — вечный труженик, его мысль не знает покоя, и он никогда не чувствует себя удовлетворенным[1844], это невольник, жалкий человек, ничтожный червь, semper quod idolo suo immolet, sedulus observat (Cypr., prolog. ad sermon{1448} [Киприан, пролог к проповеди]), ищущий, что бы еще он мог принести в жертву своему золотому идолу, per fas et nefas, праведными или неправедными путями, его заботам нет конца, crescunt divitiae, tamen curtae nescio quid semper abest rei[1845], его благосостояние все возрастает, но чем больше у него есть, тем большего он желает[1846], уподобляясь тощим фараоновым коровам, сожравшим тучных{1449}, но все равно не насытившимся. Вот почему Августин характеризует алчность следующим образом[1847]: quarumlibet rerum inhonestam et insatiabilem cupiditatem, бесчестная и ненасытная жажда приобретательства; а в одном из своих посланий он сравнивает ее с преисподней, «которая поглощает все и никогда не насыщается, как бездонный колодец»[1848], бедствие, которому несть конца; in quem scopulum avaritiae cadaverosi senes ut plurimum impingunt [алчность — это скала, на которой изможденные старики обычно обретают горе], она гложет их сильнее всего, и они постоянно испытывают подозрительность, страх и недоверие. Даже собственную жену и детей он считает ворами, замышляющими обмануть его, а всех своих слуг считает лживыми:

Rem suam periisse, seque eradicarier,

Et divum atque hominum clamat continuo fidem,

De suo tigillo si qua exit foras.

Стоит лишь скрипнуть дверям, как он тотчас вопит,

Что все его добро разворовано и он разорен{1450}.

Timidus Plutus, гласит поговорка, «Боязлив, как Плутос»; вот так и Аристофан с Лукианом представляют алчного человека опасливым, бледным, встревоженным, подозрительным и не доверяющим решительно никому из людей. «Они опасаются бури, которая