не надо будет и о еде хлопотать. Все будет более казенно. На огороде из-за холода ничего не растет, а только гниет от мокра. Огурцов до сих пор нет, а в прошлом году уже были! Сегодня я себе один стаканчик земляники сварила. Скажи, ты получил письмо с веточкой земляники? Или она измялась? Твои письма все получила, кроме от 30-го июня. Как я мечтаю о твоем приезде! Не хватит времени на все, что надо сказать. Возьми то из твоего, что я не знаю. Все II «Лето Господне» (почти все), «Радуницу» знаю и «Вербу»429 знаю. «Трапезондский коньяк», «Чертов балаган» я не знаю. А «Виноград»? Возьми, все, что можно, чтобы прочесть, конечно. Не подарок. Боже упаси! Не выдумывай _н_и_ч_е_г_о_ дарить! Я заплачу тогда! «Трэфль» я искала, и только для тебя, а не себе. Только потому, что напоминает «любку». Это же ты ее так любишь. Ничего, слышишь, не надо! У меня все есть! Чулок, слава Богу, у вас уже не достать. Знаю. Фасе не достали. Я рада, а то, пожалуй, досадил бы мне все-таки. Умоляю, не надо! Привези только себя! И речь твоя о Пушкине430 есть? М. б. привезешь? Вот это все — меня интересует, а не «бабьи побрякушки»! Не надо мне ничего, кроме тебя! Конфеты кушай сам. Нельзя себя урезывать в пайке. Мне только грустно от этого. Хорошо, милый? Кричит птичка… «где ты? где ты? где ты?» Часто, часто… и потом редко:…«где, где, где…» Кто это? И я спрашиваю… «Где ты?» Понимаешь, Ваня, я не гонюсь за славой, не подумай, что я о себе воображаю, если буду писать. Мне для себя ничего не надо от читателя. И я не буду стараться. Я буду просто зеркалом. Правдивым.

[На полях: ] За 6 недель прибавила 3 кило! 63 kilo!

В моей комнатке-келейке пили вчера с мамой чай с твоими конфетами.

Ответь скорее!

17. VII.42 Сегодня вечером я уже «Снегурочка». «Пай». Не страшись за меня! И мне все-о скучно… Я почти что — флегма! И… вдруг! Я вдруг меняюсь. Но флегма _н_е_ к тебе!

Наконец-то осилила письмо Шахбагову, — валялось днями. Все снова описала о болезни… Сколько же было муки… вот пишешь и видно… А теперь? Как боюсь я, как пугаюсь, когда… одна… и должна посмотреть!.. Всякий раз молюсь.

Очень хочу писать. И трудно… У меня опять мыши… Не пиши мне лучше ничего о рассказе. Я боюсь… Скажи: что говорила тебе про меня «Юля»? Она догадалась? Конечно. Она же умна. Она ревнует? Это может быть. Это бывает. А что же «молодые»? И здоров ли Ивик? Желаю ему успеха! Целую тебя. Оля

176

И. С. Шмелев — О. А. Бредиус-Субботиной

17. VII.42 5–30 вечера

Олюночка милая, ласточка ты моя далекая… светлый ты ангел мой, как и назвать — не знаю, весь тобой полон, тоскую, мучаюсь, недостижимая… Целую тебя, именинница, вдалеке от тебя, а сколько душой от тебя далеких — с тобой, засыпали тебя цветами, словами… и ты — для них. Руки тебе целуют, в глаза заглядывают, могут бойкий твой взгляд ловить, могут итак смотреть… тая желанья. А, зачем я пишу это!.. Но как мне трудно в себе таить. Ну, Господь с тобой. Только бы ты была здоровой, полной надежд светлых, и… помнила сердцем твоего Ваню. В этот день я, если что не задержит, поеду, как все эти годы, в Сен-Женевьев… — вот мой Ольгин день. Ты его знаешь, писал тебе в прошлом году. И светло, будто… — и грустно-грустно. Ну, светленькая… вглядись в сердце мое, вспомни все, что шептал тебе, _в_с_е_ высказал, все во мне знаешь… всю глубину душевную знаешь, все мое к тебе — знаешь. Да, рвусь к тебе, но столько препон всяких… и я верю и не верю — увидимся?! Я _в_с_е_ делаю, что только можно, все. И обнадеживают, и… разочаровывают. В понедельник будет пущено мое ходатайство в ход, а когда отзовется..? Не в этом, «именинном», письме скажу о многом, что сказали мне последние твои письма. И — о себе, как жил эти дни. Мое душевное состояние… лучше? Здоровье… — не знаю, лучше ли. Я очень разбился нервами, упорная бессонница, назначен бром. Все — говорят — «от нервов». Ну, ничего, болей нет. Погода плохая действует на меня тяжело, хмурит. Не радостно мне. Но зачем я все о таком? Надо тебя радовать, ласкать, — но, Оля… ты знаешь, как я люблю тебя, как глубоко, как крепко. Детка моя, как я обласкан тобой, твоим сердцем наполнен! Твою «земляничку» засушенную я получил и принял в сердце. Эти твои беги за висмутом… твоя чудесная рубашечка… — какая ласка, какая нежность мне… — я бережно с ней, я не хочу ее помять, пусть она всегда такая, без одной складочки, девственная! Она — священное для меня, Оля… эта рубашечка, эти святые крестики, твои мне думки, вздохи, твои _г_л_а_з_а… — смотрят в меня из этих чудесных крестиков.

Мой гостинчик тебе… только бы дошел с этим г. Толен! Он мне ни слова не ответил, на оставленное мною ему письмо в отеле… Я писал тебе, что в пятницу, 10-го, отвез ему книгу с автографом, голландское издание «Человека». И — пакет для тебя, с конфетами и духами — две коробки конфет. И — письмо ему. Он совершенно, должно быть «дикий» и неотес. Мне [на] это плевать, — ради тебя я так. Не смущайся, и дикаря не вини: это его сущность. Грызи конфеты, душись, поцелуй цветы, если Сережа не забыл мою просьбу. Это маленькая моя радость — хоть малым тебя поласкать из отдаления… Я не скажу что весь этот день буду с тобой: я _в_с_е_г_д_а_ с тобой. — Мне очень хочется скорей уйти в «Пути»… мне _н_а_д_о_ их завершить… — о, как я молюсь об этом! Не проходит дня, чтобы не пришло какого-нибудь нового «дерганья», мешающего сосредоточиться. И — странно, что так «совместно»! — редкий день не слышишь о «Путях»… Сегодня, вот сейчас только, пришел один драматург… м. б. знаешь — Н. Евреинов? — «моя жена ошеломлена…»431 ну, и… о «Путях». Словом, как нарочно, — поджиг и — то-рмоз! — Да… не получил твоего рассказа… О твоих словах — «условии» твоем… (не писать ни слова о рассказе!) в этом письме не стану писать, — в следующем. И много есть, что сказать тебе — о мно-гом. Что меня изумило, почти… ошеломило!

Нет, я хочу светиться нежно, ласково, с тобой светиться, тобой дышать, моей светлой Ольгой —