Меттерних постоянно был в курсе действий Натана через временно исполняющего обязанности дипломатического представителя в Лондоне Хуммелауэра и младшего чиновника по фамилии Кирхнер, который предположительно помогал Натану с его консульскими обязанностями. Поэтому он знал, что Натан высказывается в пользу британской интервенции; более того, Натан, судя по всему, открыто в том признавался послу Австрии Эстерхази. Чтобы избежать обвинения в соучастии, Соломону поэтому пришлось написать одно из самых необычайных писем. Оно адресовано его старшему клерку в Вене, Леопольду фон Вертхаймштайну, но явно предназначено для Меттерниха. Вначале Соломон утверждал, что крах испанских облигаций после назначения Торено министром финансов был сфабрикован Ротшильдами как «месть» Торено за те убытки, которые он им причинил. Согласно приложенным Соломоном отчетам, Натан продал не меньше чем на 2 млн ф. ст. испанских облигаций, погубив репутацию Торено и доказав, что Ротшильды отныне «закоренелые враги Испании». Кроме того, Соломон и Джеймс отправились к Талейрану, Гизо, Бройлю и самому Луи-Филиппу, чтобы объявить, «что кредит Франции пойдет к дьяволу, если они вмешаются, и что им придется столкнуться со второй и третьей революциями». Поэтому не возникало и вопроса о том, чтобы Ротшильды ссудили Испании еще «хотя бы один фартинг». Как будто желая убедить Меттерниха в своей искренности, Соломон завершает свое письмо, осыпая оскорблениями Натана. «Мой брат, Натан Майер, — писал он, — один из способнейших людей в том, что касается денежных средств и движения цен, но в других вопросах он лишен особой сообразительности… В политике он дитя… [и] считает, что великие державы будут рады интервенции… В вопросах, не связанных с биржей, [он] не особенно умен; он крайне компетентен в своей конторе, но вне ее, между нами, он едва может написать собственное имя. Однако этот мой брат настолько недоволен Испанией, что едва может сдерживаться, как и все мы, только он больше всех, потому что он помнит, что предоставил испанцам заем в 15 млн франков, не посоветовавшись ни с кем из своих партнеров».

Это было еще не все. Далее Соломон предполагал, что ошибка Натана ставит под угрозу будущее сотрудничества братьев:

«Лично я еще не знаю, когда мы, братья, встретимся; посмотрим, вызовет ли раскол дело с испанским займом. Мне шестьдесят, моему брату из Франкфурта шестьдесят два; у меня только двое детей, и, если я буду жить очень умеренно, я смогу прожить на проценты со своего капитала; к счастью, мне нужно обеспечивать только сына, поскольку моя Бетти так же богата, как ее отец. Я не говорю, что собираюсь отойти от дел, я стремлюсь лишь к тому, чтобы иметь возможность спокойно спать. Испанское дело совершенно расшатало мои нервы; и речь не о потере денег — даже если пропадут все 15 млн франков, моя доля в займе составляет всего 3 млн. Главное — неприятности, какие мы пережили в связи с этой операцией. Теперь у Натана Майера Ротшильда четыре взрослых сына, у Карла два мальчика помладше, так что всего их двенадцать и они как-нибудь справятся. Из-за того, что так решил мой отец, нам, вероятно, придется и дальше работать вместе, но должен признаться, что все произошедшее крайне утомило и измучило

Вашего покорного слугу,

С. М. фон Ротшильда».

В том же письме Соломон обвинил посла России Поццо в клевете на Джеймса, потому что его исключили из прибыльного выпуска австрийских облигаций. Это был не просто фарс: в личной переписке Ротшильдов содержатся ссылки на то, как близко к сердцу Соломон принял произошедшее. В 1840 г., после поражения дона Карлоса, Джеймс по-прежнему писал племянникам: «Мы не можем предоставлять Испании заем под нашим собственным именем, если Англия и Франция не дадут гарантий, и… тем не менее уверяю вас, милые племянники, что не хочу иметь с этим ничего общего… Только если правительства снабдят нас необходимыми гарантиями, мы можем предоставить северным державам повод, в противном случае… первое, что сделает мой добрый Соломон, — выйдет из дела. Как по-вашему, прибыль от операции оправдывает нечто подобное?»

В целом принято считать, что в данном вопросе политическая воля Меттерниха возобладала над финансовыми интересами Ротшильдов. Вооруженный качественными разведданными и желанием Соломона приобрести звание австрийского консула для своих сына и племянников, Меттерних, похоже, успешно погубил проект англофранцузских гарантий для займа преемнику Торено Мендисабалю. Как и посол Великобритании в Испании, Мендисабаль полагал, что Ротшильды поддержат такой план, не в последнюю очередь из-за его деловых связей с Джеймсом, совместно с которым он занимался португальскими облигациями[121]. Но Натан — возможно, в ответ на давление со стороны Соломона — предпочел раскрыть англофранцузский план Вене и более или менее намеренно допустил его провал, бросив Мендисабаля в беде. Более того, Натан признался Палмерстону, что не верит в платежеспособность правительства Мендисабаля. Когда министр иностранных дел Великобритании заметил, что планируемая продажа коронных земель принесет прибыль, Натан ответил с характерной для него практичностью: «Да, когда-нибудь потом, но не к выплате майских дивидендов. Все равно что сказать мне в семь часов, когда я хочу ужинать, [что] в поле в полумиле от дома пасется теленок». Вопреки широко распространенному в дипломатических кругах мнению, по которому Ротшильдам не терпелось заняться таким гарантированным займом, на самом деле Натан и Джеймс последовательно избавлялись от испанских облигаций.

Переломный момент в гражданской войне в Испании совпал со «всеобщим сбором» семьи во Франкфурте и смертью Натана. В конечном счете, несмотря на требования французского правительства прийти на помощь Марии-Кристине, Ротшильды продолжали избавляться от испанских облигаций; более того, перед смертью Натан велел сыновьям ликвидировать все авуары. После его смерти чистка продолжалась, и к 1837 г. Ротшильды более или менее ушли с рынка испанских облигаций. Премьер-министром Испании тогда стал «вонючий Мендисабаль», которому Джеймс «никогда не доверял»; испанские облигации, которые упали до 19, назывались просто «грязью» или «дерьмом». Судя по тому, что Соломону вскоре после смерти Натана удалось добыть для Лайонела звание австрийского консула в Лондоне, важную роль во всем сыграло влияние Меттерниха.

Однако, хотя Меттерних победил, судя по личным письмам Ротшильдов, если бы Франция и Великобритания пошли на военную — а не финансовую — интервенцию, Ротшильды, возможно, и возобновили бы крупные кредиты Испании. Бросив Мендисабаля, Натан не просто уступил давлению Вены. Он действовал из своекорыстия, полагая, что любой заем, предоставленный Испании, в отсутствие военной интервенции, скорее всего, окончится неудачей: ни одному испанскому правительству было не по карману выплачивать проценты по внешнему долгу и содержать достаточно большую армию, чтобы победить сторонников Карлоса. Несмотря на все, в чем Соломон уверял Меттерниха, к марту 1836 г. Джеймс втайне желал вмешательства Франции. Как он написал Натану после безрезультатной встречи с Луи-Филиппом и Тьером: «Если бы нам так повезло, что мы здесь решили вмешаться [в Испанию], разница для нас составила бы много сот тысяч фунтов стерлингов, и мы могли бы неплохо заработать, потому что тогда мы могли бы спокойно заниматься векселями, ртутью и всем остальным, но, к сожалению, у меня нет влияния… на короля влияют другие… Надеюсь… что они в самом деле решат вмешаться; тогда можешь себе представить, сколько у нас будет дел. Я так горячо высказываюсь [в пользу интервенции], что язык вываливается у меня изо рта».