Но кто? Споры в семье высвечивают основную проблему, которой суждено было еще много лет влиять на политику Ротшильдов по отношению к США: туда не хотел ехать никто из них. Доказательством служат тщетные попытки Джеймса убедить племянников взять эту миссию на себя. Энтони, по его словам, «давно намекал, что хотел бы поехать в Америку… и с радостью воспользуется такой возможностью»: «Настоятельно рекомендую ему так и поступить не откладывая. У нас столько интересов в этой стране и в Гаване, что одному из нас следует незамедлительно туда отправиться. Однако я не считаю, что поехать должен ты, милый Ансельм. Пусть лучше поедет Энтони. Я прекрасно понимаю, что такую поездку не назовешь приятной, но делами надо заниматься, а ты, милый Ансельм, поехать не можешь, во-первых, потому, что мой брат Амшель плохо себя чувствует и следующим летом не сможет остаться во Франкфурте с братом Карлом. Последний также хочет поехать на воды… и, в-третьих, ты человек женатый, в то время как Энтони — холостяк, поэтому я не вижу никаких причин, почему бы Энтони не поехать туда вместо тебя. Кроме того, здесь у меня нет никого, кто говорил бы по-английски… По-моему, в Америке можно будет заработать много денег. Американские государственные ценные бумаги, которые можно продать в Лондоне, в Америке можно купить буквально за гроши, так как ни один банкирский дом не пользуется там доверием, и… можно получить весьма неплохую прибыль… Как только ты прибудешь в Америку, отправляй Белмонта вперед себя в Гавану… Короче говоря, милый племянник, призываю тебя очень тщательно все обдумать, но, что бы ты ни решил, главное — приступай к делу безотлагательно».

По неясным причинам это предложение было заброшено или отклонено — возможно, из-за возражений матери Энтони. Однако через месяц — и через полторы недели после того, как Белмонт доплыл до Нью-Йорка, — Джеймс предпринял новую попытку. «Не думаете ли вы, — немного неискренне спрашивал он племянников, — что Белмонту следует перебраться из Америки в Гавану, так как наши интересы в Америке больше не имеют такого значения? Здесь у меня никого нет, и если вы так пожелаете, я поеду в Америку, а Белмонт тогда может ехать в Гавану, так как поездка в Америку — не слишком важное дело. Это детская игра». Если он собирался своими словами раззадорить племянников, его уловка почти сработала, судя по следующему письму Джеймса: «…милый Нат, ты спрашиваешь, что я имел в виду, написав, что, будь я моложе, я поехал бы в Гавану, — и не пытаюсь ли я таким образом послать тебе тонкий намек. Вынужден поэтому откровенно тебе признаться, каковы мои соображения в связи с данным вопросом. Я бы наверняка сам поехал в Гавану… Лично для меня это была бы поездка, в которую я отправился бы с радостью. Однако, если бы туда пожелал поехать кто-то из моих племянников, я бы всеми силами и всей своей любовью противился такому замыслу и не допустил бы этого, так как [Гавана] слишком далека и слишком опасна из-за жары, и более того, она не настолько важна для наших дел, чтобы подвергаться таким опасностям».

Конечно, таким образом Джеймс просто хотел умаслить племянника. Далее он переходил к главному. «Зато Америка — дело совершенно другое, так как путешествие туда не опаснее поездки из Кале в Дувр, и можно заранее просчитать, сколько дней займет путешествие. Однако вот о чем я хочу тебя спросить. Хотим мы участвовать в деловых проектах американского правительства или нет? Если ты ответишь „нет“, тогда и я скажу, что никому не нужно туда ехать, так как мы не способны покрыть убытки, понесенные Джозефом и Филлипсом, — и никто ничего там не может поделать. Если же, однако, [ты ответишь „да“], в таком случае я скажу: необходимо ближе взглянуть на место, чтобы понять, можно ли вести там дела и как к ним приступить… Между нами, почему бы Энтони не съездить туда? Если же мы решим, что подобное путешествие будет для нас полезным и выгодным, возможно, к нему присоединится Ансельм? Если, боже упаси… Ханна не одобрит поездки, мы не станем даже думать о ней, но трудно возлагать доверие всецело на людей посторонних… Я вовсе не против того, чтобы учредить компанию для ведения дел в Америке, но можно ли осуществить такой замысел, то есть открыть там представительство и нанять агентов, которые на самом деле ни за что не будут отвечать? Разве там не отдадут предпочтение уже известным, почтенным банкирским домам, и разве те, кто согласится к нам присоединиться, не захочет снять все сливки, хотя мы могли бы поступить так же, оставляя себе лучшие куски?»

Ротшильды так и не ответили удовлетворительно на эти вопросы. Несмотря на заверения Джеймса, что они должны будут пробыть в Америке «от трех месяцев до полугода», ни Нат, ни Энтони, ни Майер не поехали в Нью-Йорк. И хотя через несколько лет сыновья Джеймса, Альфонс и Соломон, приезжали в США, они там не задержались. Главное препятствие заключалось в том, что, хотя именно Джеймс больше всех ратовал за ведение дел с Америкой, почти всеми операциями с США занимались его племянники: Великобритания всегда закупала больше американских хлопка и табака, чем Франция. Следовательно, Джеймсу приходилось считаться с мнением племянников, лучше знакомых с американским рынком, пусть даже ему и казалось, что они упускают выгодную возможность. Как он часто признавался, «Америка больше подходит Англии, чем Франции» (такой дисбаланс между Лондонским и Парижским домами также дал повод для постоянных трений из-за распределения прибылей — и убытков).

В результате все решения, призванные определять суть их представительства в Америке до конца столетия, принимались человеком, который находился на месте. Несмотря на неоднократные приказы Джеймса, Белмонт на Кубу не поехал. Вместо того, к сильному, однако бесплодному раздражению хозяев, он приобрел контору по адресу: Уолл-стрит, 78 и объявил об учреждении компании «Огаст Белмонт и Кº», вознамерившись стать американским агентом Ротшильдов. Судя по всему, Джеймс был в ярости, когда писал: «Мы получили письмо от Белмонта, но мне не хватило выдержки его прочесть… Он глупый юнец… кроме того, мы еще не так отчаянно хотим заняться новыми проектами и предпочли бы разобраться с прежними делами, чтобы не было необходимости никому ехать в Америку. Таким было, и остается, наше мнение относительно нашей зависимости от такого мошенника, как Белмонт. Вместо того чтобы ехать в Филадельфию и брать 300 тысяч франков у Коэна, он говорит: „Я останусь в Нью-Йорке“. Такого осла надо держать на коротком поводке».

Тем не менее Джеймс понимал, что у него есть только один выход: ответить. В сентябре между Джеймсом и Белмонтом завязалась регулярная переписка. Когда Белмонт попросил предоставить ему право учитывать векселя (предположительно, на имя Ротшильдов), Джеймс не смог ему отказать: «Он каждый день пишет, что хочет получить полномочия на учет векселей, что я прекрасно понимаю, и он совершенно прав. Сказавши: „А“, надобно сказать и „Б“ [любимый оборот Джеймса], хотя это всегда опасно». Через месяц решено было увеличить Белмонту жалованье до 500 долларов; жалованье платили совместно Лондонский и Парижский дома. К 1840-м гг. Белмонт имел право получать в Лондонском доме льготный кредит до 10 тысяч ф. ст. Прося об увеличении размера кредита, Белмонт пригрозил, что в противном случае начнет проводить операции для других банков.

Ротшильды так и не простили Белмонта за то, что тот взял на себя столь важную инициативу, и не переставали считать его ненадежным (их отношение не улучшилось после того, как он в 1841 г. дрался на дуэли, а позже обратился в христианство, очевидно ради продвижения по общественной лестнице). «Сегодня мы получили письма от Белмонта, — писал Энтони в августе 1838 г., — которые ужасно нас пугают. Неужели ему хватает безумия даже думать о том, что он собирается сделать? Я не против того, чтобы поехать туда самому… если вы считаете, что мое присутствие там будет полезным, я поеду, а Ансельм может приехать сюда… По-моему, нельзя без спроса делать то, что делает он». Через два месяца Джеймс обвинил Белмонта в том, что тот натравливает друг на друга Лондонский и Парижский дома, отдавая предпочтение «сегодня… Английскому дому, а завтра — Парижскому». «Я думаю, что Белмонт — большой осел, — объявил Нат в 1840 г. — Он так легкомысленно относится к делам, что совсем не нравится мне как агент». Он «так искалечен, что не может покинуть Нью-Йорк, и вообще нам не везет во всем, чем бы он ни занимался». Джеймс соглашался с ним: «Я не слишком доверяю этому типу Белмонту, — замечал он, — потому что… он действует лишь в своих интересах». Предпринимались отчаянные попытки заменить Белмонта или по крайней мере лучше контролировать его. Так, узнав, что Белмонт собирался покончить с собой, Ансельм предложил послать в Америку еще одного агента. Наверное, именно с этой целью в 1839 г. в Нью-Йорк отправили Лайонела Давидсона. «Он кажется умным, смышленым малым, — сообщал Нат, намекая на выгодное сравнение с Белмонтом, — и отлично справится, если вам удастся держать его в подчинении». Последняя фраза многое объясняет в отношении Ротшильдов к их агентам. Однако решено было отправить Давидсона дальше, в Мексику и на американский Запад, в то время как Ганау, отправленный в 1843 г., поехал в Новый Орлеан. Белмонт по-прежнему находился в Нью-Йорке и вскоре начал политическую карьеру, которая привела его на командные посты в Демократической партии.