— А как… твой папа?

— Ну зачем ты моему папе? — со вздохом сказал Журка. — Ты что, всерьез думаешь, что он будет на тебя в суд подавать?

Валерик низко опустил голову и проговорил:

— Правда не будет?.. Мама за стекло уже деньги заплатила… И за лечение может, если надо…

— Вон идет "шестерка", садись, — сказал Журка. Троллейбус распахнул двери, но оттуда сердито донеслось:

— Дрынка!

Валерик будто обрадовался:

— Мне на этом нельзя.

— Подождем.

Валерик переступил тонкими ногами и опять спросил нерешительно:

— А он правда… он мне… ничего?

Журка подумал.

— Ты где живешь?

— Я? На "Сельмаше".

— Адрес какой?

— Я… Механизаторов, четыре. Квартира два.

— Ну и ладно. Если чего, я тебя найду… Да не бойся… Только не вздумай связываться опять с этим Репой и с другими дураками. А то снова вляпаешься.

— Не… я не буду, — сказал Валерик.

Потом он уехал в тяжелом пузатом троллейбусе, а Журка пошел домой. С облегчением, но в то же время с досадливым чувством, будто недоделал что-то важное. А что — не знал.

— Это ты, Журавель? — спросил отец из кухни, когда Журка вернулся. Журка заулыбался: чуть ли не впервые в жизни он услыхал от папы свое журавлиное прозвище. Не слишком точное, правда, но разве в этом дело?

— Угу, — откликнулся он и остановился в дверях кухни. Отец, нагнувшись над раковиной, мыл тарелки: видимо, он только что пообедал.

Журка несколько секунд смотрел на отцовскую спину. Потом весело сказал:

— Ты удобно стоишь…

— Чего?

— Ничего-ничего. Так и стой, — засмеялся Журка. И с разбега прыгнул отцу на спину. Тот крякнул, тряхнул плечами, но Журка вцепился прочно.

— Ты что, обалдуй! Чуть тарелку не грохнул. — запоздало закричал отец. — Вот мама бы дала нам… Ну-ка слазь!

— Не-а… — отозвался Журка. — Ты меня лучше прокати.

— Ю-рий…

— Ну что "Юрий"? Почти двенадцать лет Юрий. А ты прокати, ты меня давно не катал. Все равно не слезу.

— Орясина, — проворчал отец, и Журка понял, что он старается не улыбаться. — Тебя уже на прицепе возить надо…

Потом отец покорно вздохнул, подкинул Журку на спине и ухватил под коленки. Журка взвизгнул — пальцы были мокрые и холодные. Отец тяжелыми шагами грузчика понес его через квартиру. Посреди большой комнаты Журка вдруг сказал:

— Постой, папа… — И прямо в ухо отцу прошептал: — Помнишь мальчика, который сегодня с нами был?.. Папа, это он бросил камень в машину.

Широкая спина затвердела. Журка медленно съехал с нее, встал перед отцом и, глядя ему в грудь, перебирая пуговки на его рубашке, рассказал все, что было. Потом поднял глаза.

— Я, папа, сказал ему, чтобы ехал домой, не дрожал больше. Он и так намучился.

Отец хмыкнул, потирая украшенный заплаткой подбородок. Сказал растерянно:

— Вот ведь, надо же… А с виду такой цыпленок.

— А он такой и есть, — отозвался Журка. — Просто все у него получилось как-то… будто все против него.

— Ну и ладно, что уехал, — задумчиво сказал отец. — Я с ним как бы стал говорить? Это дело тонкое… педагогическое. Только у меня вот какая мысль…

— Какая? — встревожился Журка.

— Может, ему лучше было бы, если бы его от матери забрали? Если она с ним… так вот обращается.

— Не знаю, папа… — нерешительно проговорил Журка. В самом деле, откуда он мог знать? — Папа, он же ее любит. Если его заберут, она совсем… А он будет думать: как она там без него? Что у него будет за жизнь — каждый день в тоске…

— А сейчас у него хорошая жизнь?

— Ну, нет, конечно… Но все-таки не один. — Журка опустил глаза и, подавив смущение, признался:

— Я бы без мамы не смог…

Отец моргнул, неловко улыбнулся, шевельнул губами, словно хотел спросить: "А без меня?"

Журка молча ткнулся лбом ему в грудь.

Маленький Максимка боком сидел на трехколесном велосипеде и насупленно поглядывал на подходившего Журку.

— Почему Федота не пхинес?

— В дхугой хаз…

— А ты не дхазнись…

— Не буду, — согласился Журка. — А ты чего сердитый?

— Жизнь такая, — меланхолично откликнулся Максим. — Одни непхиятности… В велосипеде тохмозов нет. На дом наехал, колготину похвал. Видишь, дыхка… — Он дернул коленкой.

— Чепуха, — утешил Журка.

— Тебе чепуха, а мне от мамы влетит.

— Не влетит, пойдем.

Лидия Сергеевна обрадовалась Журке и Максима ругать за "дыхку" не стала.

— А Валерий как раз фотокарточки глянцует, которые на вашем спектакле снимал, — сообщила она. — Иди посмотри. По-моему, неплохо получилось.

Но Валерий Михайлович сидел, запершись, в ванной и попросил Журку подождать. А то следом за ним проникнет в ванную некая личность, а здесь провод у глянцевателя не заизолирован…

— "Некую личность" я пойду поить молоком, — сказала Лидия Сергеевна. — Журка, а может быть, и ты хочешь?

— Ой, правда хочу! — сознался Журка. — Я сегодня пообедать позабыл. Столько было дел.

Лидия Сергеевна дала ему, кроме молока, макароны с сыром и поинтересовалась:

— Что за дела?

— Всякие разные, — вздохнул Журка. Подналег на макароны и стал рассказывать по порядку: про утреннюю репетицию и Эмму Львовну с телевидения; про Валерика и его мать; про то, как ходил в поликлинику. Только про смутный разговор с Горькой и про неясное беспокойство, которое осталось после Валерика, рассказывать не стал. Он вовсе не хотел что-то скрывать от Лидии Сергеевны, но не знал, как объяснить ей свою тревогу… Зато он охотно и весело рассказал про последний разговор с отцом.

— Ну вот… Значит, совсем помирились с папой? — тихонько спросила Лидия Сергеевна.

— Угу… — смущенно сказал Журка. И вдруг пришло к нему громадное облегчение. Только сейчас. Словно именно в эту минуту растаяла, испарилась тяжелая ледяная корка, которая привычной холодной тяжестью давила на него столько месяцев подряд. Он сам поразился этой неожиданной и небывалой легкости. Удивленно и обрадованно глянул на Лидию Сергеевну.

Она поняла его радость, улыбнулась навстречу, ласково сказала:

— Ну и славно… Все теперь будет хорошо.

Но в ее голосе Журка уловил усталость. Лидия Сергеевна, видимо, догадалась об этом. Качнула головой, провела по лицу ладонями, виновато призналась: