Двенадцатого ноября 1989 года Иоанн Павел II канонизировал Адама Хмелёвского. Замкнулся круг, начавшийся в сороковые годы, когда Войтыла писал «Брата нашего Бога». Брат Альберт доказал свою правоту безымянному революционеру. «Разреши оковы неправды, развяжи узы ярма, и угнетенных отпусти на свободу, и расторгни всякое ярмо», — эти слова из книги пророка Исайи (58: 6) не случайно прозвучали во время литургии. В них, по словам понтифика, заключалось «богословие христианского освобождения».

В тот же день была провозглашена святой и Анежка Чешская — принцесса XIII века, которая благам мирским предпочла жизнь в посте и молитвах. «Приезжай к нам, святой отец! — скандировали паломники из Чехословакии, прибывшие на церемонию канонизации. — Приезжай к нам в Прагу!» Некогда робкий архиепископ Томашек, воодушевленный этой церемонией, передал на родину обращение к соотечественникам с призывом свергнуть диктатуру. В Чехословакии уже вовсю бушевали студенческие волнения. Обращение Томашека зачитал митингующим пражанам священник подпольной церкви Вацлав Малый. Через четыре дня Компартия отказалась от монополии на власть[1005].

По воспоминаниям Горбачева, Казароли, с которым он встречался летом 1988 года, различал «принципы гуманного, демократического социализма» и «тоталитарную практику, именовавшуюся реальным социализмом», хотя и признавал, что Апостольская столица вообще подозрительно относится к любому социализму[1006]. Подозрительно — не то слово. Для Иоанна Павла II даже «социализм с человеческим лицом», за который вслед за Дубчеком ратовал советский генсек, являлся химерой, содержащей непреодолимое противоречие[1007]. Годом раньше, 8 мая 1988 года, отвечая журналисту на вопрос о Горбачеве, понтифик сказал, что верит в добрые намерения советского лидера, но его реформы остаются пока на бумаге. Однако есть надежда, продолжал наместник святого Петра, что Горбачеву удастся демократизировать «систему, которая по определению тоталитарна, деспотична и сводится к диктатуре одной партии»[1008].

На уровне риторики речи обоих государственных мужей удивительно совпадали, что не преминул отметить на встрече с Войтылой и сам Горбачев[1009]. Однако совпадали ли намерения?

Их разговор с глазу на глаз длился полтора часа (дольше, чем было запланировано). Иоанн Павел II достаточно предсказуемо говорил о двух легких Европы, о святых Кирилле и Мефодии, поднял вопрос прав человека и свободы вероисповедания. Все это мы знаем из воспоминаний Горбачева, который, судя по всему, близко к смыслу передавал слова Войтылы (откуда бы еще генсек мог услыхать о двух легких Европы?). Горбачев, со своей стороны, рассуждал о демократии и, пользуясь случаем, пригласил римского папу в СССР.

Хотя беседа велась тет-а-тет, польская разведка получила сведения о ее содержании. Она продолжала следить за римским папой, даром что премьером уже был представитель оппозиции. Нельзя сказать наверняка, откуда она черпала информацию. Возможно, от польского переводчика римского папы — иезуита Станислава Шловенеца (сам Войтыла по-русски говорил не очень хорошо, только читал[1010]), а может, от кого-то еще.

По утверждению разведки, Горбачев пошел навстречу понтифику в вопросе официальной регистрации униатской церкви, а Иоанн Павел II в ответ обещал, что не будет ставить на духовные посты в СССР украинских эмигрантов, но настоятельно просил, чтобы все проблемы греко-католиков улаживались в ходе прямых переговоров между Ватиканом и советским правительством, без посредничества Московского патриархата (то, против чего решительно выступал сам патриархат)[1011].

После беседы два лидера вышли к журналистам. У понтифика, когда он зачитывал свое заявление, дрожали руки (!). Поистине — annus mirabilis! Сначала — канонизация брата Альберта, затем первая в истории встреча с генсеком ЦК КПСС. Кто мог представить такое совсем недавно? Вот она, сила Провидения Господня!

Впрочем, речь его была самая обычная. Первосвященник, величая своего гостя президентом (которым он станет лишь в марте 1990 года), отдал должное перестройке, еще раз обратил внимание на судьбу верующих в СССР (особенно католиков) и порассуждал о солидарности как средстве решения споров, заодно помянув бедствия Второй мировой[1012]. В ответном выступлении Горбачев также отдал дань важности момента и заверил понтифика, что установление дипломатических отношений — дело времени.

* * *

Горбачев мог говорить какие угодно благородные слова о плюрализме и демократии, но он оставался главой государства и должен был защищать интересы этого государства. Европейский дом, права человека, «два легких Европы» — все это было приятно слушать, однако реальность пока была иной. Советский Союз на глазах терял позиции. Чтобы не остаться один на один с НАТО, советская верхушка решила помочь старым друзьям. Уже в январе 1990 года Раковский, сменивший Ярузельского на посту первого секретаря ЦК, отправил в Москву Лешека Миллера с заданием позаимствовать чуть более миллиона долларов на создание новой партии. Горбачеву пришлось залезть в секретный фонд КПСС[1013]. Двадцать седьмого января на последнем съезде ПОРП (начавшемся, как полагается, пением «Интернационала») Раковский объявил о роспуске партии и распорядился вынести из зала ее знамя. А уже через день Миллер и Квасьневский объявили, что создают новую политическую организацию — Социал-демократию Республики Польша. Ее печатным органом стала все та же «Трыбуна люду», которая теперь носила имя «Трыбуны».