class="p1">Такое разъединение в быту усугублялось еще нездоровыми взглядами по вопросу о взаимоотношениях между полами. Попытки, со стороны некоторых товарищей, вести со мной в доме больше чем товарищеские отношения встретили, с моей стороны, несогласие, вследствие того что у меня более чем товарищеских чувств по отношению к ним не было. Кроме того, я принципиально в нашей университетской обстановке, принимая во внимание возложенные на нас партией задачи взять в университете максимум возможных знаний, считала, что такие сближения мешают только продуктивной работе. Такие попытки кончались полным разрывом.

Все это вместе взятое создавало атмосферу нездорового ко мне отношения не как к товарищу, а как к зазнавшейся интеллигентке, игнорирующей товарищей с пролетарским происхождением. Это служило поводом обвинения меня в мещанстве. Непролетарское происхождение оказывало здесь ту роль, что служило опорной точкой, которой можно приписать все отрицательные стороны нашего быта. Постановление кружка о передаче дела в контролирующие комитеты в связи с «богдановщиной» и мещанством объяснялись, с моей точки зрения, моим непролетарским происхождением и личными счетами со стороны некоторых товарищей. <…> Постановка вопроса в период обостренной дискуссии, вхождения в партию рабочих от станка и в период начавшейся чистки рядов РКП естественно вылилась на собрании нашего кружка в формулу «лучше перечитать, чем недочитать».

Недоброжелательное отношение кружка Фрумкина считала «исходным пунктом всего дальнейшего взгляда на тему со стороны комиссии по чистке». «Обвинение ограничилось ознакомлением со мной в порядке анкетирования» – суть дела раскрыта не была[1000].

Губком направил в ЦК запрос с пометкой «срочно»: что делать с исключенной из лекторской группы Фрумкиной Е. М., распределенной в Брянский губком? Не лучше ли было оставить ее в «пролетарском центре Ленинграда» на предмет «проверки и исправления»?[1001] Так и было сделано. Несколько позже организатор фабрики «Красный ткач» писал о Фрумкиной отзыв:

По командировке райкома 20 мая 1924 года была направлена в ткацкое отделение учиться ткачихой. К работе отнеслась добросовестно и хорошо освоила работу. Ведет две основные партшколы, как лектор довольно хорошо подготовлена. Партийной жизнью предприятия интересуется и, будучи членом выборных организаций, старается на них присутствовать… Бытовую жизнь фабрики еще мало усвоила и слабо ориентируется в вопросах фабричной жизни. Чувствуется перерождение так называемой «клеточки» и необходимость еще большего орабачивания. Также замечается неполное изжитие осадка старой дискуссии – с радостью встретила появление новой дискуссии в ответе ЦК на книгу Троцкого «17‐й год». Влияние на массы, как партийную, так и беспартийную, имеет, старается прислушиваться [к] основной группе коллектива. Есть предположение, что через год или полтора тов. Фрумкина станет вполне обольшевизирована, как товарищ хорошая и вполне честная[1002].

Разговор о Фрумкиной был окончательно переведен в русло классовой перековки. Ей удалось снять с повестки дня обвинение в богдановщине во время учебы в комвузе. Фрумкина проиграла в сознательности, зато выиграла в партийной надежности. Другие лекторы, признавая идейную связь с Богдановым, должны были заявить о своем уходе из рядов его последователей. «Так должен поступить член партии, признавший свои ошибки», – отмечал Иванов. Рузикас «отошел». Константинов признал, что в 1922 году Рузикас часто в спорах был ярым сторонником взглядов Богданова, «потом бросил… и стал ортодоксальным марксистом». «Действительно, – признался Рузикас, – я вначале даже увлекся, но в результате изучения убедился в бессмысленности [Тектологии], не имеющей ничего общего с диалектическим материализмом».

Однако у всех в памяти был случай, когда экстремисты, вдохновленные Богдановым, ушли в подполье и организовали квазипартийные группировки с красноречивым названием «Рабочая правда». Группа «Рабочая правда» была раскрыта незадолго до описываемых здесь событий[1003]. Постановление ЦКК по этому делу гласило: весной 1921 года внутри РКП выделилась «небольшая группа единомышленников» – в основном молодые студенты, связанные с Коммунистическим университетом им. Свердлова, – «поставивших себе задачей пересмотр вопроса о характере русской революции и роли РКП». Группа «Рабочей правды» в ряде публикаций (№ 1 и 2 журнала «Рабочая правда», обращение к делегатам XII съезда РКП, обращение «Ко всему революционному пролетариату России», брошюра «Рабочая правда», обращение «К революционным организациям и социалистическим партиям всех стран») формулировала свою задачу как задачу образования новой рабочей партии. В протоколе собрания коллектива «Рабочей правды» отдельными его членами формулировались задачи «максимальной дезорганизации и расслоения РКП». Центральная контрольная комиссия на основе ознакомления с материалами установила, что члены коллектива «Рабочей правды» по своей идеологии абсолютно чужды РКП. По мнению Емельяна Ярославского, члены «Рабочей правды» «объединены были ненавистью к РКП и богдановско-меньшевистской идеологией»[1004]. Радикально настроенный Стучков говорил в питерском комвузе в декабре 1923 года об «идейном вымирании партии. <…> Результат: „Рабочая правда“, которая в некоторых случаях являлась оплотом выражения требований колеблющихся членов РКП(б)»[1005].

В феврале 1924 года контрольной комиссии пришлось исключить из партии студента рабфака Ленинградского государственного университета, старого большевика Рылова, виновного «в организации кружков „Рабочая правда“ на ленинградских заводах, активной связи с меньшевиками». Рылову инкриминировали попытки подрывать авторитет партии, играя «на общих больных местах, участие в распространении журнала „Рабочая правда“ и создание нелегальной типографии для ее напечатания»[1006].

Вот главные тезисы группы, по версии официальной партии:

Оценка роли Октябрьской революции как революции, которая открыла России путь к превращению ее в передовую капиталистическую страну, отрицание социального характера Октябрьской революции, нарочито злостное изображение политического и хозяйственного строя России как буржуазной диктатуры, сообщение на страницах эмигрантских органов печати и в подпольных изданиях совершенно выдуманных клеветнических сведений о состоянии партии, прямое обращение к организациям 2‐го Интернационала с призывом бороться против РКП – все это характеризует «Коллектив Рабочей правды» как социально и идеологически враждебную РКП группу, представляющую собой не что иное, как меньшевистскую агентуру внутри РКП в целях дезорганизации нашей партии. Члены этой группы отнюдь не скрывают теперь, что они расходятся с РКП не только в оценке характера Октябрьской революции и роли в ней РКП, но расходятся также с материализмом Маркса в ряде вопросов; материализму Карла Маркса они противопоставляют идеологию А. Богданова, которого они считают своей теоретической опорой[1007].

Находясь под арестом, сам Богданов признавался Дзержинскому 27 сентября 1923 года:

…Обвинение возникло не случайно. Его основа – поистине беспримерное использование некоторыми авторами «Рабочей правды» моего литературного достояния. Целые статьи или куски [из] них сплошь написаны в моих словах и выражениях, либо составлены прямо из обрывков, взятых в разных местах моих работ. <…>

В четверг, 13-го, был допрос по существу у Агранова, Особоуполномоченного. Обвинение в организационной и идейной связи с группою «Рабочая Правда». Дали три издания «Рабочей Правды», из которых я раньше видал только одно («Р. П.» № 2),