числа она лишь приняла новую форму. Применение ружейного огня против толпы всегда производит сильное впечатление на солдат и на офицеров. Когда же стрелять приходится против невооруженной толпы, среди которой большинство просто зеваки, впечатление оказывается почти потрясающим. Вид безоружного противника, вид убитых и раненых смущает солдата. Да правильно ли поступает начальство, приказывая стрелять? Да хорошо ли, что мы стреляем? Эти вопросы невольно приходят в голову солдата. Смущены бывают и офицеры, а отсюда и стрельба вверх и пальба холостыми залпами… И вот почему прекращение так называемых беспорядков не может быть подведено под один шаблон. Не может быть поручаемо лицу, незнакомому с общественными движениями, не знающему, что такое толпа с ее особой психологией. Это лицо должно быть специалистом в полицейско-административном деле в самом широком смысле слова. Только такой человек, имея за собою опыт службы и практики, может знать, когда и какой надо употреблять прием против демонстрантов, против толпы. Только он может решить правильно, когда надо прибегнуть к крайнему средству, к огню. И он решает этот вопрос на месте, а не сидя в кабинете. В Петрограде по чьей-то несчастной инициативе был выработан знаменитый план подавления беспорядков. Его и стали приводить в исполнение прямолинейно, по-военному, отстранив высшее полицейское начальство, и ничего, кроме дурного, из этого не вышло. И самое решительное средство борьбы с толпой — стрельба, вследствие запоздалого (на целых два дня) его применения, послужило не к прекращению беспорядков, а к обращению их в солдатский бунт, а затем и во всеобщую революцию.

Выше уже было указано, как стрельба учебной команды павловцев повела к бунту 4-й роты. Быстрое вмешательство офицеров прекратило его. Много хуже произошло в учебной команде запасного батальона лейб-гвардии Волынского полка. Накануне, 26 февраля, эта учебная команда энергично действовала в районе Знаменской площади и на Николаевской улице. В районе площади команда не раз стреляла по толпе. На Николаевской улице старший унтер-офицер Кирпичников задержал студента с бомбой и передал в распоряжение полиции. Вернувшись часам к одиннадцати вечера в казармы после целого дня столкновений с толпой, наслушавшись много агитационных фраз, словечек, просьб и увещеваний и со стороны рабочих, и особенно со стороны женщин, которые просто прилипали к солдатам, упрашивая не прогонять и не стрелять, солдаты были смущены.

Особенно тревожно было во 2-й роте команды, где был Кирпичников. Не раз в последние дни он в разговорах возбуждал сомнение солдат — да правильно ли, что они идут против своих… Тихие разговоры велись ночью по кроватям, на нарах. Около кровати Кирпичникова собрались все взводные. Кирпичников уговаривал товарищей не выступать завтра против народа. Не стрелять. Довольно. Все согласились. Решили заявить завтра об этом командиру 1-й роты Дашкевичу. То был серьезный, суровый и энергичный офицер.

Что будет дальше — того не знал и сам Кирпичников.

27 февраля учебная команда поднялась раньше обыкновенного. Взводные вели агитацию по своим взводам. Солдаты соглашались слушаться во всем команду Кирпичникова. Он был фельдфебелем. Стали выстраиваться. Каптенармус притащил ящик с патронами.

Набили сумки, карманы. Кирпичников спросил: согласна ли команда слушать во всем его приказания. Отвечали — согласны. Стали приходить офицеры. Здоровались. Им отвечали, как всегда. Появился командир капитан Лашкевич. Поздоровался с Кирпичниковым. В ответ раздалось «ура!» всей роты. Унтер-офицер Марков крикнул: «Мы не будем больше стрелять…» Командир бросился к Маркову, тот взял [оружие] угрожающе — «на руку». Рота замерла. Капитан выхватил из кармана копию телеграммы государя о немедленном прекращении беспорядков и стал читать ее. Команда отвечала шумом. Кто-то кричал: «Уходи от нас»… Все загудело, заорало… Били прикладами об пол… Кто-то выстрелил и убил капитана… Команда с шумом повалила во двор. Играли рожки горнистов… Гремело «ура!»… Выбегали другие роты…

Офицеры батальона собрались у командира, полковника Висковского. Прапорщики Воронцов и Колоколов-второй доложили о случившемся. Командир растерялся. Не было принято никаких мер, не было отдано никаких распоряжений. К взбунтовавшимся даже никто не пошел. Вот как писал мне позже один из капитанов батальона, бывший тогда там:

«Командир батальона совещался некоторое время с адъютантом (капитаном Петрушевским). Несколько раз он выходил в комнату, где собрались господа офицеры, но распоряжений не давал. Снова и снова он расспрашивал о случившемся. Были слышны голоса требовавших немедленных приказаний. На один из них он ответил вопросом: „Что же делать?“

„Вызвать пулеметную команду, вызвать Михайловское артиллерийское училище“, — говорили офицеры. Одна деталь поражала — все эти предложения исходили из уст младших офицеров. Уже то, что они решились советовать командиру батальона, было так неестественно и ненормально для нашей тогдашней военной жизни! Командир батальона не отвечал на все эти предложения. Помню, мне на предложение вызвать Пажеский корпус он сказал: „Голубчик, далеко“. Между тем прибежавший уже в штатским костюме прапорщик Люба рассказал, что, после случившегося, команда была в беспорядке во дворе, не зная, что делать.

Это был наилучший момент для начала действий, но командир усмотрел в этом иную возможность. Он сказал, что не сомневается в верности своих солдат, что они одумаются и выдадут виновных. Время шло, и ничего не предпринималось для подавления случившегося…

Часов в десять вбежавший в канцелярию батальона дневальный доложил, что учебная команда выходит на улицу. Командир батальона предложил офицерам разойтись по домам. Сам он куда-то уехал. Офицеры собирались группами и расходились. Солдаты смотрели озадаченно. Всюду была необычайная предупредительность, но чувствовалось напряжение…»

Так писал мне офицер очевидец. Опять свидетельство непригодности, растерянности старшего начальника.

Взбунтовавшиеся волынцы под командой Кирпичникова направились снимать преображенцев. Оттуда присоединилась часть 4-й роты, под командой унтер-офицера Круглова. Из цейхгауза разобрали патроны, винтовки, четыре пулемета.

Подняли на штыки полковника, ведавшего нестроевыми частями полка, дослужившегося из солдат. Сняли часть литовцев, часть 6-го саперного батальона. Толпа росла, кричала, стреляла вверх.

К солдатам присоединялись случайные рабочие, всякий люд. Появилась музыка. Вооруженная толпа росла и становилась грозной. Кричали: «На Выборгскую, на Выборгскую, к московцам!»[156] И беспорядочный поток солдатской массы направился туда. Играла музыка, громыхали патронные двуколки, скакали впереди подростки. Не видно только было офицеров. Офицеры при начале бунта участия не принимали. Они должны были прятаться от разъяренной солдатской вольницы. Некоторые из них в тот первый день уже сделались жертвами «бескровной революции»[157]. Толпой уже командовал Круглов. С горящими глазами, похожий на Распутина, он импонировал толпе. Около полудня толпа смяла наряд московцев, что загораживал выход с моста на Выборгскую сторону. Здесь, в цитадели большевиков, произошло окончательное соединение солдатчины с рабочими. Здесь на Выборгской с утра шли митинги и обсуждались вопросы, как