В сентябре 1917 года в Германии при самом активном участии Тирпица была образована Партия отечества, собравшая в своих рядах аннексионистов разных мастей. В нее хотел вступить и принц Вильгельм — ее членами стали многие его старые приятели-пангерманцы, — однако Гинденбург с Людендорфом убедили его не делать этого. Кронпринц по-прежнему хотел прекращения войны. Он не желал руководствоваться девизом «победа или смерть», он хотел унаследовать трон. «Миролюбие» принца подпитывалось импульсами, которые исходили, с одной стороны, от австрийского министра иностранных дел Чернина, который ждал реакции на свои проекты, а с другой — от рейхстага, в котором были сильны антивоенные настроения. Кронпринц сочинил меморандум для Чернина, а тот ознакомил с содержанием документа императора Карла и его супругу Зиту. Это было неразумно. Меморандум, в конце концов, оказался на столе французского премьера Александра Феликса Жозефа Рибо.

Кронпринц проявил то ли смелость, то ли глупость, поделившись своими мыслями о желательном окончании войны с ОХЛ. «Диктаторы-молчальники» не захотели его слушать. Кронпринца ждал суровый выговор, который он смиренно принял. Его реакция на ответное послание Чернина от 20 августа уже полностью соответствовала линии ОХЛ: Эльзас-Лотарингия — это неотъемлемая часть Германии, не может быть и речи о возвращении ее Франции, тем более что официальная позиция правительства гласит: мир без территориальных уступок. Именно в таком духе кронпринц выступил на имперском совете, состоявшемся в Беллевю 11 сентября. Ему все меньше нравился Михаэлис, которого, кстати, никак нельзя было назвать поклонником демократии. 23 октября вновь встал вопрос о новом канцлере, и снова речь шла о Бюлове, и, как и прежде, Вильгельм со своим окружением наложили вето.

Валентини предложил назначить канцлером или Гатцфельдта, или принца Макса Баденского. Сам Михаэлис, продолжая странную практику, когда уходящий канцлер сам назначает себе преемника, вновь назвал имя Гертлинга. На сей раз баварец не отказывался. Вилли Маленький и ОХЛ возражали: им было достаточно, что за Гертлинга выступил ненавистный им Валентини. Кронпринц задумал что-то вроде государственного переворота. Он обратился к боннскому профессору Цорну, у которого когда-то учился, с просьбой составить юридическое обоснование права наследника престола участвовать в процессе принятия монархом решений по коренным вопросам политики. 10 ноября в Новом Дворце состоялось совещание с участием кронпринца, генералов Плессена и Гонтарда и министра двора графа Августа Эйленбурга, вылившееся в настоящее судилище над шефом гражданского кабинета кайзера. Был зачитан длинный список его прегрешений, включая те, что он давал кайзеру плохие советы и вбивал клин между ним и нацией. Плессен и Эйленбург поддержали это обвинительное заключение. Гонтард промолчал. Вильгельм особенно не возражал, но тем менее отказался уволить Валентини и отказался принять его прошение об отставке, которое тот незамедлительно подал. Через неделю Валентини повторил свое прошение, и снова кайзер отказался его принять и предложил своему советнику подать в суд за клевету.

Кронпринц, подстрекаемый полковником Бауэром, все не унимался. Теперь он обвинил Валентини в том, что тот ранее отказался рассмотреть кандидатуру Бюлова на пост канцлера. К числу достоинств Бюлова было отнесено то, что он «свеж» и не запятнан компромиссами с социалистами. За него выступил и Гинденбург, недовольный новым канцлером. Вильгельм вновь решительно заявил, что Бюлов — не тот человек, который способен спасти Германию и выиграть войну. Несмотря на оппозицию кронпринца и верховного командования, на повестку дня вновь был поставлен вопрос об избирательной реформе. Кронпринц решил, что Валентини виноват во всем негативном, что произошло в стране, — растущей изоляции кайзера, волне стачек, недовольстве в офицерском корпусе…

22 ноября в Брест-Литовске было подписано перемирие с русскими. Гинденбург жаждал новых земель на Востоке, его в этом активно поддерживала все та же группа пангерманцев во главе с «этим ужасным Шиманом». Вместо того чтобы использовать благоприятный шанс и заключить почетный мир как на Востоке, так и на Западе, верховное командование развернуло кампанию против министра иностранных дел Кюльмана.

Вильгельм в это время мучился зубами: у него в десне возник абсцесс. В Потсдам срочно вызвали Дэвиса — как подданный враждебной державы, по закону он подлежал интернированию, но на самом деле спокойно продолжал свою практику в столице рейха. Вильгельм пожаловался ему: «И так приходится сражаться со всем миром, а тут еще эти зубы!» Как обычно, он отказался от анестезии и даже не пошевелился в кресле, пока дантист проделывал свои манипуляции. Дэвис похвалил аппарат для гребли, который заметил в спальне Вильгельма. Тот почему-то завел разговор о неграх, сообщив Дэвису, что его брату Генриху нравятся их мелодии. Далее Дэвис сообщает об оригинальном повороте в мыслях кайзера:

В моменты просветления Вильгельм высказывался в том смысле, что прежней Германии после войны уже не будет. Своему кузену Максу Баденскому 28 декабря он сказал: что бы ни случилось, монархию надо укрепить, а это можно сделать, только обеспечив ей народную поддержку. На имперском совете, состоявшемся 2 января, вновь разразился скандал. Теперь речь шла об отставке не только Валентини, этого «немецкого Распутина», как называл его Мюллер, но и Кюльмана и самого канцлера. Гинденбург и Людендорф вновь использовали свою козырную карту — угрозу подать в отставку. 13 января кронпринц прямо обратился к Валентини, призывая его уйти. Тот отказался, заявив, что военные не имеют права отдавать ему распоряжения. На следующий день Вилли Маленький добился встречи с отцом и повторил свое требование, аргументируя тем, что ОХЛ и Валентини не смогли сработаться. Гинденбург лично явился в Крейцнах с прошением об отставке. Вильгельм через шефа своего военного кабинета Линкера передал Гинденбургу просьбу письменно изложить свои мотивы. Фельдмаршал отказался.

Кронпринц подобрал наконец подходящую замену Валентини в лице Берга-Маркинена. Дона, конечно, поддержала сына. К Валентини был послан полковник фон Винтерфельд с деликатной миссией — убедить того подать в отставку. Полковник предложил Валентини самому сделать выбор: либо он останется, но тогда уйдут Гинденбург с Людендорфом, либо уходит он. Тот предпочел последнее. Вильгельм неохотно принял его прошение об отставке. Кайзер печально заметил: «Ах, эти демократы, против них помогут лишь солдаты». Нервы у Вильгельма окончательно расстроились, и он на время совсем отошел от дел. Дона чувствовала себя победительницей и наметила следующую жертву — Рихарда фон Кюльмана.

Нового главу гражданского кабинета, Берг-Маркинена, Кюльман называл «могильщиком монархии». За спиной Берга стояли правые, и он был твердым противником избирательной реформы. Несомненно, под его влиянием Вильгельм становился все более ярым антисемитом. Военные не были удовлетворены назначением, и через две недели после увольнения Валентини полковник Бауэр попытался уговорить кронпринца совершить нечто вроде государственного переворота. Аргументация была обычная: кайзер сам бездействует и не хочет наделить диктаторскими полномочиями того, кто готов действовать. Кронпринц дал понять, что не станет поднимать мятеж против своего отца.