— Пущен с носом?

— Перестанем говорить об этом, я уже с ним не вижусь.

— Вам известно, что они выезжают в деревню?

— Все известно, — отвечала, улыбаясь, панна Аполлония, — я знаю все новости, сплетни этих дней, все догадки. Неужели вы полагаете, что по домам я не наслушалась этого досыта? Никогда еще у нас не было столько новостей разом.

— Что же вы думаете обо всем этом?

— Для меня это совершенно все равно.

— Но ведь весь город наш перевернулся вверх ногами.

— А на другой день он встанет, как кот на лапки, — сказала, засмеявшись, панна Аполлония. — В сущности, мы теряем только Скальских, которые не слишком-то любили наш город, и приобретаем какого-то чудака.

— Но теряем также и Валека!

— Разве это потеря? Да и неужели вы полагаете, что этот гений в самом деле покинет нас? Сомневаюсь, чтоб у него хватило для этого мужества и энергии. Жаль мне только Милиуса.

— А! Вам его жаль! — сказал Шурма со странной улыбкой.

Панна Аполлония неизвестно отчего покраснела, Шурма усмехнулся.

— Вам было бы легче всего его утешить, — сказал он.

— Мне? — спросила панна. — Каким же это образом?

— Вы только взгляните на него ласково… я знаю, что он большой ваш поклонник.

— Разве вы видите в этом что-нибудь дурное?

— Ничего, а мне только жаль, что он так стар.

— В самом деле, он так стар? наивно спросила панна Аполлония.

— Знаю только, — прервал Шурма, — что вы могли бы быть его дочерью.

— А на мой взгляд, он не кажется старым до такой степени.

— А знаете, что из этого может выйти? — спросил он тихо.

— Не догадываюсь.

— Он одинок, скучает; вы ему нравитесь, находите его не старым; когда-нибудь он соберется с духом и сделает предложение, вы соберетесь с отвагой и примите это предложение, а там и свадьба готова!

— Это бессмыслица! — воскликнула панна Аполлония. — Наконец, если бы допустить такую шутку, что сказали бы вы об этом?

— Я? А мне какое до этого дело? — с живостью возразил Шурма.

— Ведь вы мой друг!

— В этом вы не можете сомневаться.

— Друзья пользуются некоторыми правами. Ну-с, что сказал бы друг, но только положа руку на сердце?

Шурма выпрямился, скрестил на груди руки, взглянул быстрым, но проницательным взором и сказал:

— Ничего.

Потом уселся за работу и опустил голову. Лицо панны Аполлонии сделалось тоже серьезнее, и она удалилась медленным шагом; шла она грустнее, нежели когда-нибудь, и в голове ее роились какие-то странные мысли.

"Ничего! Я решительно его не понимаю, — думала она. — Не понимаю и себя… Я не влюблена в него, а постоянно мне чего-то недостает, когда его не вижу. Знаю, что из этого ничего не будет, что он на мне не женится, а кажется мне, что я теперь не пошла бы ни за кого, ибо мне думалось бы, что я ему изменяю. Нет, это долго не может продолжаться! Надобно покончить это, ради самой себя, выбрать другую дорогу, не видаться с ним, позабыть о нем. Доктор! Доктор достойнейший из людей! Я была бы с ним счастлива. Стар! Но ведь и я скоро постарею, а быть одной, оставаться вечно и везде одной… Но все это вздор! Меня ожидает увертюра в четыре руки, без такта, и раз, два, три, четыре… вот мое предназначение".

И, бросив недокуренную папироску, чтоб не вносить дурного примера в дом своих учениц, она поправила волосы, отерла глаза и направилась к домику бургомистра, двум дочерям которого давала уроки музыки, как вдруг приветствовал ее через всю улицу громкий голос доктора Милиуса:

— Добрый день, панна Аполлония!

— Ай, как вы меня испугали!

— Неужели и вы нервозны? — спросил доктор с улыбкой. — Признаюсь, я этого от вас не ожидал.

— Это бывает случайно, если кто-нибудь крикнет меня, как вот вы над ухом, словно выстрелит из пистолета.

— Благодарю! Лестная похвала моему голосу.

— Напротив, у вас симпатичный голос, но на этот раз…

— Что ж за исключительный день сегодня? — сказал, улыбаясь, Милиус и умильно посмотрел на панну.

— Как же вы хотите, чтоб, душою и сердцем принадлежа к городу, я не разделяла его судьбы, чувства, досады и беспокойства? Все мы взволнованы множеством новостей, тайн, загадок. Вот разве не облегчите ли вы разъяснением?

— Например? — спросил доктор.

— Кто этот таинственный незнакомец?

— Это уж разгадано: человек, много скитавшийся по свету и воротившийся умереть на родное пепелище. Зовется он Вальтером, старее меня летами, по призванию моряк, доктор, аптекарь, богатый хозяин, ученый натуралист и чудак немного. Играет в шахматы. Вот уж вам и лекарство на один расстроенный нерв.

— Как фамилия?

— Доктор Вальтер.

— А Скальские выезжают?

— В деревню, сажать картофель, курить водку и веселиться у шляхты.

— Вы злы.

— Порою, но только ворчу, а не кусаюсь. А вам будет жаль Скальских?

— Мне? Кажется, что нимало.

— И даже пана Рожера? — спросил Милиус с усмешкой.

— И даже пана Рожера, — отвечала панна Аполлония, пожав плечами.

Она поклонилась и хотела уйти, как вдруг доктор схватил протянутую ее руку и поцеловал с большим чувством. Панна Аполлония сильно покраснела и удалилась быстрыми шагами.

Милиус осмотрелся вокруг, и увы! Множество любопытных свидетелей глядело на этот порыв чувствительности, и старик покраснел от стыда, словно юноша. Действительно, иметь чувствительное сердце в пятьдесят лет — не годится, потому что человек становится смешным.

Так думал доктор и, упрекая себя за минутное увлечение, отправился домой, но когда проходил мимо Вальтера, то последний зазвал его.

Вальтер был грустен и задумчив.

— Ну, что там, — сказал Милиус с обычной веселостью, — не влюбился ли почтенный собрат в панну Идалию? Не раскаялся ли, что купил аптеку или, может быть, подмывает отправиться в Китай? Отчего так грустен?

— Ничего. Старое горе иногда всплывает наверх, нового еще пока нет, но… на этот раз я позволил себе пригласить вас не по собственному делу.

— А по чьему же? — спросил, усаживаясь, Милиус.

— Я полагаю, — говорил с расстановкой хозяин, — что хотя вы грустно и неожиданно расстались со своим воспитанником, однако все-таки он не чужой для вас?

— Боже мой! — отвечал серьезно доктор. — Неужели ж во мне нет сердца? Все-таки он мое дитя, хотя и неблагодарное. Разве вы слышали о нем что-нибудь дурное?

— Позвольте прежде объясниться. Мне делать нечего, а на корабле я привык заниматься молодежью. Признаюсь, что и меня заинтересовала судьба вашего воспитанника. В эти дни я несколько раз встречался с ним совершенно случайно. Малый в каком-то необыкновенном состоянии раздражительности, чего-то ищет, безумствует, но, будучи предоставлен самому себе, не в состоянии справиться с собою. Он легко может сделать какую-нибудь