Не со всеми правкам Черчилль соглашался легко. В первом томе, описывая противостояние Эдвина Святого, короля Нортумбрии (586–633), и Пенды, короля Мерсии (606–655), когда Пенда заключил «казалось бы неприемлемый для него, язычника, союз с королем Северного Уэльса», и «впервые, насколько известно в истории, британцы и англичане сражались бок о бок», Черчилль решил добавить: «возрождался дух Боудикки». Янг посоветовал убрать упоминание о королеве Боудикке (33–61). Автор сначала согласился. Но потом все-таки оставил текст без изменений.

Но в целом конфликтных ситуаций было немного. По большей части Черчилль соглашался с мнением историков, найдя другой способ выражать свое мнение. Там, где он чувствовал себя неуверенным в фактах, он прибегал к риторике. В принципе, этот прием был не нов. Он хорошо отработал его еще в «Мировом кризисе», но в «Истории» по ряду объективных причин прибегал к нему чаще обычного.

Бывали случаи, когда Черчилль увлекался красноречием и полетом мысли. Тогда вновь подключались его помощники и вносили коррекцию. В главе про Альфреда Великого (849–899/901) автор решил воздать должное королю за его участие в создании военно-морского флота. Для него подобный реверанс в сторону почившего более тысячи лет назад монарха был особенно важным. Ведь именно Черчилль благодаря своей стенобитной настойчивости в период 1911–1914 годов смог подготовить Королевский флот к Первой мировой войне, успешно реализовав ряд ключевых изменений стратегического, технического, структурного и административного характера. Черчилль пытался убедить читателей, что слава Альфреда Великого «по большей части связана с созданием военно-морского флота». Якобы именно этот король «дальновидно распознал силу английских военно-морских сил». Когда Дикин прочитал этот фрагмент, он пометил на полях, сославшись на Янга: «Нет, говорит Дж. М.». Текст был переписан. В итоге читателям предложили следующее, менее высокопарное предложение: «И все же начало английского военно-морского флота нужно связывать с королем Альфредом».

Отсутствие профессиональных знаний в области истории и постоянное согласование написанного материала со специалистами отличают последнее произведение от других многотомных работ автора: изложение носит не аналитический, а описательный характер. «Черчилль больше концентрируется на рассказе о событиях, чем на эволюции идей», — констатирует Морис Эшли. В этом прослеживается слабость нового сочинения, поскольку, хотя автор и был силен как рассказчик, его основным преимуществом были все-таки аналитические способности. Да и читатели ждали не столь истории, сколько рассуждений. Тем не менее сказать, что их нет вовсе, значит погрешить против истины. В книге осталось достаточно мест, раскрывающих мировоззрение Черчилля и содержащих выражение его точки зрения по широкому кругу вопросов, причем даже не обязательно все из них имеют прямое отношение к повествованию.

Например, высказывание автора: «От высокого командования ожидается больше, нежели решимость отправлять своих людей на смерть», в котором он отстаивает свое мнение, что не только цель, но и средства ее достижения определяют эффективность полководца (да и вообще руководителя). Или знакомое по «Второй мировой войне» убеждение, что командующий должен лично присутствовать на поле боя. Рассказывая об одном из самых кровопролитных сражений Гражданской войны в США, сражении у реки Антиетам (17 сентября 1862 года), которое стало, по словам Черчилля, «вершиной бездарного управления федералистов», он описывает две модели поведения. С одной стороны — командующий Потомакской армией Джордж Макклеллан (1826–1885), который только проскакал вдоль фронта, а сражением руководил из штаба, то есть «отдавал приказы и предоставлял битве развиваться самой по себе». С другой — лидеры конфедератов: бесстрашный Томас Джексон (1824–1863), «дравшийся в строю наравне со своими солдатами», и талантливый Роберт Эдвард Ли (1807–1870), «лично управлявший маневрами, как это имели обыкновение делать Мальборо, Фридрих Великий и Наполеон». На чьей стороне симпатии автора, догадаться нетрудно. В конце марта 1945 года во время инспекционной поездки по фронту, который к тому времени проходил по Рейну, Черчилль заметил, что подход Монтгомери в управлении боевыми действиями схож с практикой полководцев XVIII столетия, которые лично присутствовали на поле боя, непосредственно оценивая обстановку и оперативно внося необходимые изменения.

Из других тем обращает внимание шекспировский тезис «Весь мир — театр.//В нем женщины, мужчины — все актеры». Черчилль часто развивал эту мысль в своих произведениях. Аналогичные аллюзии на шекспировские строки можно найти и в этом сочинении: «они покидали провинциальную сцену ради столичного театра»; «занавес упал между Британией и континентом». Черчилль показывает, что нередко решения принимаются не только исходя из практической целесообразности — свою роль также играет производимое впечатление. Описывая, как будущий император Тит Флавий Веспасиан (9-79) смог в битве у реки Медуэй найти брод и своевременной атакой с фланга разбить племя катувеллаунов, Черчилль замечает, что эта быстрая победа «расстроила сценическую постановку всей кампании». Нужно было показать, что «для полной победы требуется присутствие императора», который в этот момент ожидал развития событий в Галлии. Дабы соответствовать моменту, Клавдий (10 до н. э. — 54 н. э.) в спешном порядке пересек море, приведя с собой подкрепление (включавшее несколько слонов), и зафиксировал уже добытую победу.

Этот эпизод демонстрирует еще одну мысль: каждый успех требует тщательной постановки. В описании австро-прусско-итальянского военного столкновения 1866 года, больше известного, как Семинедельная война, Черчилль открыто указывает на эту особенность, резюмируя искусные дипломатические ходы Бисмарка до начала вооруженного противостояния одной лапидарной и выразительной фразой: «Сцена была подготовлена».

Развивая тему театра, Черчилль также указывает, что огромное значение в публичной деятельности принадлежит вовремя сделанному жесту. Для примера он приводит Уильяма Питта, 1-го графа Четэма, который, по его словам, был «прирожденным актером». Занимая пост казначея вооруженных сил, Питт не стал, как позволял ему обычай, размещать государственные средства на своих личных счетах и получать за эту комиссию; отказался Питт и от личной комиссии, которая выплачивалась союзниками за посылаемые в армию контингенты, произведя тем самым на общественное мнение «поразительное действие». «Этим жестом, — сообщает Черчилль, — Питт обратил на себя внимание людей и удерживал его, как никакой государственный деятель до него».

Все хорошо в меру; стремление к публичности, постановка сцены, внимание к жестам — все это не должно превращаться в самоцель. Признавая важность перечисленных элементов, Черчилль осуждал их безмерное употребление, приводя в качестве антипримера Георга IV (1762–1830), «талант самовыражения которого часто тратился на аффектированные жесты».

Другой темой, передающей авторские взгляды и нашедшей подробную разработку, стало гимническое восхваление культа борьбы. Особенно борьбы, в которой отстаиваются высшие ценности, например целостность и независимость своей страны. «Первейшее право людей, — заявляет Черчилль, — это право умирать и убивать посягающих на ту землю, на которой они живут, и наказывать с исключительной суровостью всех представителей собственного народа, которые погрели руки у чужого огня». Черчилль пытается показать, что искренняя борьба за свои идеалы всегда окупается сторицей. Например, как в случае с отцом Реформации Мартином Лютером (1483–1546), который вступил в «опасное интеллектуальное противостояние с понтификом». «В этой борьбе, — подчеркивает автор, — Лютер, рискуя потерять все, проявил решительность и убежденность, что принесло ему известность и славу».