Ошеломленные Албани и Ив Жаке перекрестились. Они недоуменно смотрели на покойницу. Тишину нарушали лишь слабые крики новорожденного.

— Вот уж горе! — наконец произнес со вздохом муж. — У меня нет денег на похороны. Скажите, что произошло?

— Не знаю, мсье, — ответила Анжелина, вставая. — Я боялась, что у вашей супруги будут трудные роды, поскольку, осматривая ее сегодня, заметила, что у нее проблемы с дыханием. Возможно, у Коралии остановилось сердце из-за чрезмерных усилий. У нее началось кровотечение. Я не врач. Простите меня, но я не знаю, что убило вашу супругу. Сердце, а может, эмболия.

— Это еще что такое?

— Кровеносный сосуд закупоривается, что нарушает работу всего организма.

— Ладно. В любом случае это ничего не изменит. Я остался вдовцом с мальчишкой на руках. Мои родители давно умерли.

Шокированная равнодушием своего соседа, Албани прижала младенца к груди. Судьба посмеялась над ней, отказав в счастье материнства, а этого малыша она сделала сиротой.

— Я могу воспитать его, твоего сына, Ив, — услышала Албани свой твердо прозвучавший голос, хотя по натуре была робкой и стеснительной. — Я хотела иметь детей, но Господь решил иначе. Если это тебя устроит, я возьму его к себе и буду кормить овечьим молоком. Ты можешь видеть его, когда захочешь. Он узнает, что ты его отец, когда немного подрастет.

— А Бонзон-то согласится?

— Даже если Жан не согласится, я возьму его к себе, этого славного малыша. Поверь, он ни в чем не будет нуждаться.

Еще дрожавшая от пережитого, Анжелина была потрясена. Ее тошнило, ей хотелось выплакаться. Но Анжелине еще предстояло выполнить самую тяжелую работу: обмыть Коралию, убрать окровавленные простыни и придать телу бедной женщины достойный вид.

— Забирай его, малыша, — проворчал Ив Жаке. — Надо его окрестить. Сегодня, 6 октября, день святого Бруно. Так и назови его — Бруно! Я буду давать тебе денег из тех, что зарабатываю на лесопилке.

Албани испуганно взглянула на племянницу, словно та могла воспрепятствовать их устному соглашению, и, закрыв шалью свою драгоценную ношу, собралась уходить.

— Тетушка, обмой малыша и запеленай его. Все готово, пеленки лежат на столе. Ему потребуется соска. Но, главное, молоко надо кипятить.

— У меня есть соска. Жан купил ее для наших ягнят. Я прокипячу ее, а уж потом дам малышу. А позже мы купим другую соску в аптеке в Масса.

— Я полностью доверяю тебе, тетушка, — тихо сказала Анжелина.

Минут через десять Албани ушла, похожая на удирающую похитительницу клада. Мужу и повитухе понадобилось два часа, чтобы закончить свою скорбную работу. Наконец Коралия Жаке, урожденная Сеген, лежала на кровати, тщательно причесанная, одетая в свое воскресное платье, держа четки в руках, сложенных на груди.

— Я посижу с вами, мсье.

— Не стоит. Вам лучше вернуться в дом вашего дядюшки и поспать. Я хоть и нелюдим, как говорила моя жена, но хочу побыть с ней наедине.

— Я понимаю вас. Я приду утром.

Анжелина уложила свои вещи в саквояж и сняла окровавленный халат. Ее сердце разрывалось от невыносимой печали, когда она вышла на улицу, в роскошную звездную ночь. Небо казалось бесконечным, воздух был наполнен тонкими ароматами.

«Почему? Господи, почему?» — думала Анжелина.

Уставшая, разбитая, она медленно шла к дому своего дядюшки. А в доме Жаке плакал мужчина, сидя у камина.

У Жана Бонзона, той же ночью

Жан Бонзон спал. Во сне он видел голодного котенка. Котенок все время мяукал, и это немного раздражало Жана. Котенок забрался на крышу овчарни, и Жан спрашивал себя, как заставить его спуститься. Наконец Албани поставила на землю блюдечко с молоком, котенок спрыгнул на землю и стал пить молоко. Но, даже насытившись, он продолжал мяукать. Жан Бонзон выругался и проснулся. Как ни странно, даже узнав занавески, закрывавшие кровать, и поняв, что он дома, Жан по-прежнему слышал эти то ли жалобные крики, то ли мяуканье котенка. «Разрази меня гром! Что это такое?» — спросил он себя, широко открыв глаза.

Приподнявшись на локте, горец немного раздвинул занавески. Супружеская кровать стояла в углу главной комнаты дома, в котором они с Албани прожили много лет.

— Черт возьми! Я что, еще сплю? — проворчал он.

Сцена, представшая перед глазами Жана Бонзона, могла произойти в начале их супружеской жизни. Его супруга сидела около камина, в который щедро подбросила дров, и держала на руках младенца. Свет языков пламени, а также восторженная улыбка придавали ей молодой вид.

Мяуканьем оказались крики младенца. На мгновение Жан Бонзон подумал, что стал жертвой галлюцинации или же перенесся в другую жизнь, в которой они могли любить и лелеять малыша, рожденного от их любви. Наконец его мысли упорядочились. Он порывисто встал и, как был, в длинной белой ночной рубашке, подошел к жене.

— Албани! — позвал он ее. — Откуда он взялся, этот малыш? Не соседский ли это ребенок?

Жена обернулась к Жану Бонзону. Ее лицо выражало решимость, а в глазах сверкали властные искорки.

— Увы, да. Коралия умерла. Ив не знал, что делать со своим сыном. Я сказала, что заберу ребенка и воспитаю его. Если ты, Жан, не согласен, я уйду жить в дом Жаке. И этот бедный малыш получит все необходимое. Отец доверил его мне, и я буду им заниматься. Посмотри, какой он красивый!

Жан Бонзон наклонился и принялся разглядывать новорожденного, который перестал плакать и теперь спокойно спал.

— Да, он красивый. Албани, послушай меня. Ты никогда меня ни о чем не просила, да, никогда. Значит, я не мог что-либо дать тебе или отказать в чем-либо с тех пор, как ты стала носить фамилию Бонзон. Я хорошо знаю, как ты страдаешь из-за того, что у нас нет детей. И тебе не стоит уходить на ту сторону гор или в дом Жаке, чтобы воспитывать этого малыша. Мы оставим его себе.

С этими словами, сказанными нежным тоном, Жан Бонзон обнял свою супругу и на какое-то мгновение прижался щекой к ее щеке.

— Я всегда хотел, чтобы ты была счастлива, моя сладкая! — прошептал он. — Но очень печально, что это произошло ценой огромного горя наших соседей.

И, прежде чем выпрямиться, он страстно поцеловал Албани в губы. Под напускной грубостью горца скрывались большое сердце и прекрасная душа, чистая, как родниковая вода.

Когда Анжелина вернулась, ее тетушка сидела, не шевелясь, а дядюшка вновь лег спать. Анжелина поставила саквояж на пол и присела около огня. Она была мертвенно-бледной, изможденной.

— Мне очень жаль, что я не могла помочь тебе и Иву, — тихо сказала Албани.

— Что мы будем делать с ребенком? Завтра я попрошу дядюшку и Луиджи принести колыбельку, которую Коралия одолжила у одной из своих сестер. Как он?

— Он очень спокойный. Правда, он немного поплакал, но я убаюкала его. Не знаю, где он будет спать этой ночью.