Леди Шун и писарь Фитц Виджилант даже не заметили, что мы приостановились. Они вышли из столовой и направились к одной из гостиных поуютнее. Не желая смотреть, как они будут сидеть рядом и болтать, я повернула в другую сторону и ушла, ладонью прикрывая пламя свечи.

День и впрямь выдался длинный, но не из-за того, что у меня было много дел. Скорее, безделье и привело к тому, что часы тянулись для меня долго. Я не пошла на конюшни. Спряталась в своем убежище и какое-то время не могла покинуть его, пока отец и Риддл разговаривали. Лишь когда они ушли, мне удалось пробраться по коридору и тайком выйти в кухню. Но я не осмелилась там задержаться, чтобы поглядеть, как Майлд месит тесто или поворачивает вертел. Теперь там всегда была Леа – подметала рассыпанную муку или помешивала кукурузную кашу, медленно кипящую в котелке. Всякий взгляд ее темных глаз был подобен ножу, а если с презрительно поджатых губ слетало какое-нибудь короткое слово, оно было как удар молота по наковальне, к которой меня привязали. Так что я провела почти весь день в одной из оранжерей Пейшенс, со «Сказаниями древней крови» Баджерлока. Каждый раз, когда отец видел меня с этой книгой, он предлагал мне другую, и оттого я верила, что в ней есть нечто такое, о чем, по его мнению, мне читать не следует. Но он ее не отнял. И вот я сидела, сосредоточенно читая страницу за страницей, даже скучные места. Дочитала до самого конца, но так и не поняла, что в этой книге вызвало у отца опасения. Потом я побродила по оранжерее, отщипывая отмершие листья и ветки. Поскольку большинство растений впали в зимнюю спячку, это оказалось не так интересно, как могло бы быть.

Идя по коридору к своей спальне, я замедлила шаг. И, достигнув двери своей старой комнаты, остановилась, бросила осторожный взгляд назад. Никто за мной не следил. Я открыла дверь и скользнула внутрь.

Было темно. В камине не горел огонь. Шторы на окнах были задернуты. Я вошла и позволила двери закрыться за спиной. Я стояла неподвижно, дышала тихонько и ждала, пока глаза привыкнут к темноте. Моя свеча едва ее рассеивала. Я двинулась вперед – медленно, на ощупь. Нашла столбик в углу кровати. Нащупала пустой сундук в изножье. Несколько шагов – и мои руки встретились с холодной каменной кладкой камина.

Дверь в примыкающую комнату для служанки была закрыта, и внезапно это меня испугало. По моей спине пробежали мурашки. Там умерла посланница. Нет-нет, она умерла прямо на моей кровати. И эта кровать теперь у меня за спиной. Мгновение я не могла заставить себя обернуться, а потом, наоборот, почувствовала неодолимое желание посмотреть на кровать. Я понимала, что бояться нечего, но это не помогало. А вдруг есть чего? «Всем известно, что призраки задерживаются лишь там, где человек умер», – не я ли сама сказала это Шун? А посланница умерла здесь. Я медленно повернулась. Мои руки тряслись, пламя свечи дрожало, и от него по всей комнате плясали тени.

Ободранная кровать была пуста. До чего же глупо… Не буду на нее таращиться. Не буду, и все тут. Я снова повернулась к закрытой двери. Собрала всю смелость и подошла к ней. Взялась за ручку. Она была холодная. Холоднее, чем положено? Не задержался ли дух посланницы там, где мы нечаянно бросили ее? Я отодвинула щеколду и открыла тяжелую дверь. Сквозняк из маленькой комнаты едва не погасил пламя моей свечи. Я стояла без движения, пока оно не выровнялось, а потом заглянула внутрь.

Комната казалась еще более пустой, чем когда я видела ее в последний раз. Старая тумба и кувшин остались на прежнем месте. И тяжелая кровать все еще была плотно придвинута к моей потайной двери. Я сказала, обращаясь к духу посланницы:

– Если бы я знала, что ты по-прежнему здесь, то позаботилась бы о тебе лучше. Я думала, ты ушла…

Я не ощутила перемены в клубившейся тьме, но почувствовала себя немного смелей из-за того, что осмелилась обратиться к ней открыто.

Отодвинуть кровать, держа в одной руке свечу, оказалось трудно, но я справилась. Я перебралась через кровать, чтобы опустить рычаг, а потом – еще раз, чтобы войти в дверь. Накапав воска на порог, я прикрепила к нему свечу, перетащила кровать на место и закрыла за собой потайную дверь. В секретном лабиринте я сразу почувствовала себя лучше. Я держала свечу твердой рукой и следовала знакам, которые мне уже почти не были нужны, пока не пришла в свою маленькую берлогу. У входа в нее я вдруг остановилась, озадаченная. Что-то изменилось. Запах? Легкое тепло в воздухе? Я внимательно изучила комнатку, но не увидела, чтобы что-то пропало. Я опасливо шагнула вперед, споткнулась и растянулась на полу во весь рост. Свеча выпала из моей руки, покатилась, описав полукруг, и лишь чудом не погасла. Но вот невезение: она остановилась возле свернутого свитка, забытого на полу. Его край уже начал обугливаться, источая вонь горящей кожи, когда я вскочила на колени и схватила свечу. Вставила ее в подсвечник и повернулась посмотреть, что же такое попалось мне под ноги. Оно ощущалось как кучка ткани. Теплой ткани.

Накатила дурнота, пол поплыл у меня перед глазами… Но тут из пустоты высунулась угрюмая мордочка. Кот медленно поднялся, потянулся и с упреком мурлыкнул. Лишь узенький край крыла бабочки выдавал плащ, лежавший кучей на полу. Я нащупала его и схватила, прижала к груди. Он был теплым и пах черным котом.

– Ты что тут делал? – строго спросила я у него.

Спал. Было тепло.

– Это мое. Ты не должен брать вещи с моей полки.

Теперь я видела, что тарелка, которую я положила поверх миски с черствым хлебом, отодвинута. Со свернутым плащом под мышкой я быстро осмотрела свои припасы. Хлеб обгрызли по краю и сочли негодным. Наверху у меня была припрятана половина колбаски. От нее остались только ошметки оболочки.

– Ты ел мою еду! И спал на моем плаще.

Не твой. Ее.

Я замерла, толком не набрав воздуха в грудь.

– Теперь он мой. Она умерла.

Ну да. И потому он мой. Мне его обещали.

Я уставилась на кота. Мои воспоминания о том дне подернулись туманом: только вечерние события я помнила отчетливо, а утренние ускользали от меня. Почему я отправилась гулять в ту часть имения? Там было сумеречно и прохладно, очень неуютно в пасмурную и влажную погоду. Я смутно припомнила, как увидела на земле крыло бабочки, но было ли это воспоминанием о том дне или воспоминанием о моем сне? Зато я хорошо помнила, что, когда отец приблизился, он вскрикнул от удивления. И что-то убежало в кусты. Что-то черное и мохнатое.

Да. Я там был.

– Это не означает, что плащ принадлежит тебе.

Он сел очень прямо и аккуратно обернул черный хвост вокруг белых лапок. Я наконец-то заметила, что у него желтые глаза, и пламя свечи заплясало в них, когда он объявил:

Она мне его отдала. Это был честный обмен.

– На что? Чем можно обменяться с котом?

В желтых глазах появился золотой блеск, и я поняла, что оскорбила его. Я оскорбила кота. Простого кота. Так почему же от ужаса по моей спине пробежал холодок? Мама как-то посоветовала мне всегда извиняться, если я была не права. Она сказала, что если бы они с отцом следовали этому правилу, то избежали бы множества неприятностей. Правда, потом она вздохнула и прибавила: «Но не стоит думать, будто извинение полностью сотрет то, что я сделала или сказала. И все-таки попробовать стоило».