Александр Юрьевич огляделся. И понял, что заблудился. Испуга не было пока. Лес был весь белый от берез. Было свежо и пусто. Как-то незаметно тропинка кончилась. Куда идти, непонятно. Саша, мало того, что обладал, вернее, не обладал умением ориентироваться на местности, – у него и компаса даже не было. До этого он никогда так далеко не забредал и всегда знал, куда возвращаться. Сейчас не знал даже примерно. Он забеспокоился и пошел, как ему казалось, назад, но через полчаса понял, что зашел совсем не туда, а куда-то в сторону. Тревога росла, даже «ау» крикнуть было некому.

И тут, впереди, за деревьями, он увидел дом, очертания какого-то строения. Саша бросился туда, ломая кусты и ветки. Перед ним оказалась небольшая поляна, а за ней металлический забор с воротами. На воротах табличка: «Частное владение». За забором – красивый газон, сад, в глубине – дом, за ним – край какого-то водоема, может быть, искусственного пруда. И никого, ни одной живой души не видать. Саша не без иронии подумал о последнем афоризме сына, который он припомнил – про Бабу-ягу. Ну как же, как же, естественно, Баба-яга. В избушке на курьих ножках. Только не избушка. Настоящий маленький дворец посреди глухого, дремучего леса. Чудно как-то…

– Эй, хозяева! – крикнул Саша. – Есть тут кто-нибудь? – Никто не отозвался. – Избушка, избушка, – пошутил он про себя, однако не заметил, как пробормотал это вслух, – повернись к лесу задом, а ко мне передом!

И вдруг ворота медленно, с глухим шумом стали раздвигаться.

«Что за чертовщина! – подумал Александр Юрьевич. – Пароль у них, что ли, такой?»

Он осторожно вошел. Ворота за ним так же медленно закрылись. Никто не вышел навстречу. Ничего не оставалось, как пойти в дом. Он подошел к солидной массивной двери с бронзовой ручкой и в нерешительности остановился. Из-за двери раздался громкий хохот, женский, но басовитый, а затем голос:

– Входи, входи, не стесняйся. Чего уж там. Сам пришел, теперь входи.

Саша нажал ручку и вошел.

Все то время, пока он шел через поляну к забору, потом по двору, подходил к двери и топтался там – за ним следил глазок видеокамеры, и не одной. А внутри дома, увидев сначала, кто стоит у ворот, пожилая женщина со следами былой красоты на лице неспешно подошла к зеркалу и с отвращением посмотрела на себя. «Да, изнурительная борьба со старостью, в которой заранее известно, кто одержит победу», – подумала она. Сейчас ее внешность могла бы вызвать у кого-то только сочувствие, а у нее самой – злость и депрессию. На щеке – бородавка с волосками, а бывший когда-то легкий девичий пушок на прелестном личике постепенно превратился в заметные усики и вполне мужскую темную щетинку. Ладно, есть же эпиляторы, но это потом… А чтоб побыстрее – бритва «Филипс». Ничего, еще не вечер! Еще погуляем! Еще потанцуем на балу! Будет сегодня у меня бал, да какой! Она быстро пошла в ванную приводить лицо в порядок. А по пути крикнула уже вошедшему Саше:

– Эй, путник! Располагайся. Бар видишь? Наливай себе, что хочешь. Я буду через пять минут.

Саша оглядел комнату, точнее, холл. Белая мебель, белые кожаные диваны, цветы в вазонах, бар со стойкой. Он подошел, но из боковой двери вышел спортивный такой парень и несколько женственно произнес:

– Присаживайтесь, я вас обслужу.

Саша в растерянности сел.

– Водка, виски, коньяк? – осведомился спортивный парень с женскими манерами.

– Нет, что-нибудь полегче, если можно, – отозвался Саша, все оглядываясь.

– Пиво, чай, кофе, – продолжал парень оглашать меню.

– Холодный чай, если можно.

– Можно, все можно. С лимоном? Сахар?

– Да… То есть нет, только с лимоном.

Парень отошел за стойку бара.

– А где я нахожусь, чей это дом? – спросил Саша, впрочем, без надежды на ответ, что оказалось правильным.

– Частное владение, – голос сотрудника местного сервиса стал заметно суше.

– А чье? – продолжал настаивать Саша.

Парень промолчал, давая понять Александру Юрьевичу, что лимит его вопросов исчерпан.

– Мое, – раздался голос с лестницы, ведущей на второй этаж, и вслед за голосом появилась… Элизабет Тэйлор, которую Александру Юрьевичу в молодости доводилось видеть в телевизионных хрониках из Голливуда. Старая уже Элизабет Тэйлор, чей возраст не могли тогда скрыть ни густой макияж, ни пластические операции. Разумеется, перед ним сейчас была не знаменитая американская кинозвезда, но очень-очень похожая пожилая дама. Черные волосы и брови – это ладно, ничего необычного, но черные бездонные колодцы глаз словно завораживали, притягивали к себе. Опять-таки черное, свободное платье, скрывающее полноту, серьги из черного агата, а также неярко выраженные черные усики – еще более усиливали впечатление мрачное и даже жутковатое. Женщина, черная и одинокая, как заброшенная угольная шахта, стояла перед ним на лестнице. Что она одинока, Саша понял как-то сразу. И то, что она приветливо улыбалась, никак не могло изменить ощущения чего-то инфернального и опасного, не могло унять озноба, внезапно пробежавшего по спине…

Еще бы! Дремучий лес, этот таинственный дом, ворота, открывшиеся на призыв Иванушки-дурачка: «Избушка, встань ко мне передом, а к лесу задом», затем безлюдье во дворе, женоподобный охранник-официант, черт его разберет – кто, и наконец хозяйка, от которой повеяло могильным холодом – все это кого хочешь может свести с ума, не так ли? «Элизабет» тем временем продолжала улыбаться, будто наслаждаясь Сашиной оторопью.

– Поставь все на столик, – обратилась она к охраннику-прислуге, – и уходи. Да!.. Мне виски, как всегда. Водички еще и орешки поставь, не забудь. Потом свободен. Ну что, путник, испугался? – Она будто угадала ход Сашиных мыслей. – И правильно испугался. Ты сиди, сиди, потом познакомимся.

Она присела напротив Саши в кресло у журнального столика. Парень подошел с подносом, все переставил на столик и удалился. Саша заметил, что виски было налито в два бокала.

– Ворота открылись на обращение «избушка», да? Ну ты верно угадал. Это… – она обвела рукой комфортное пространство вокруг себя, – моя избушка. Правда, курьих ножек нет, но и так ничего, да? А я, стало быть, Баба-яга, – она подала Саше руку.

– Александр Юрьевич, – в свою очередь представился он и, привстав, пожал руку таинственной женщины.

– Ну, значит, Саша, – сказала она. – Давай, Саша, выпьем за знакомство.

Саша ослушаться не посмел и пригубил. Потом поставил бокал на столик и, пытаясь разрядить обстановку, спросил:

– Ну а серьезно, вас как звать-то?

– Да зови Ягой, не ошибешься. А как звать-величать, – перешла она вдруг на тон сказительницы, – я тебе попозже поведаю. Когда познакомимся поближе, – она намекающе глянула на Сашу, и от этого намека мурашки на его коже стали значительно крупнее. – Да не страшись ты так, добрый молодец, – сказала женщина, от чьего внимания не укрылось состояние гостя, затем неспешно отпила из своего бокала. – Я тебя не съем. А могла бы. Как там в сказочке-то: садись, Иванушка, на лопату, и в печку. Ну печки, положим, у меня нет, только камин, – она показала в глубину комнаты, где бесшумно появившийся второй охранник и вправду поджигал в этот момент дрова в камине. – Однако местечко, где сжигают разных добрых и недобрых молодцев, у меня имеется. Вернее, не у меня, у дружка моего бывшего, закадычного, ну ты о нем слыхивал, Сашенька, Кощеем его зовут. Вот он-то эту избушку и выстроил. И у него, злодейчика, моего друг-приятеля, тут свой домашний крематорий был. Знаешь, такой в виде баньки, только металл под деревянными полками, настилом, да вагонкой. Придут к нему, бывало, гости дорогие, которые в делах ему препятствуют, – охранник у камина насторожился и поднял голову. – Да успокойся ты, – заметила его движение женщина, – я же тут сказочку рассказываю, а ты чего подумал? Ну ладно, – продолжала она, – выпьют они с гостями, посидят, а потом – в баньку. У него их две там были. Одна нормальная, финская, а другая – крематорий. Зайдут гости туда, дверь снаружи закроется, и все там заполыхает. Ну а потом пепел весь выметут, и по новой полочки отстроят и вагонкой стеночки обошьют. Вот и тебя, Иванушку, тоже можно бы так. Только давно ту баньку не топили, Кощея тут, почитай, лет 30 не было, да и снесли ее уже, наверное, баньку-то эту. Я давно не смотрела. Снесли баньку-то, Валентин? – обратилась она к парню у камина. – Да он и не знает, он в те годы и не родился еще, верно, Валечка? Тут до него другие были.