Однако эта война наглядно показала, что теперь рост, красота и сила солдат уже не являются главными достоинствами армии. Качество вооружений, умение ими пользоваться, современные средства связи, мобильность и управляемость войск, квалификация офицеров и генералов – вот что решало исход. Конница, на которую так рассчитывало российское командование, показала свою малую эффективность в условиях увеличившейся огневой мощи. Появление пулеметов и скорострельная артиллерия редко позволяли довести дело до удара шашкой. То же самое относится и к штыковым атакам, считавшимся «коньком» русской армии. Иными словами: российская армия вступила в войну совершенно неподготовленной. Ни численно, ни технически, ни тактически. Даже окружная железная дорога через Байкал оказалась недостроенной. Русские артиллеристы не знали, как вести огонь с закрытых позиций, горная артиллерия отсутствовала. В начале войны у русской армии оказалось всего восемь пулеметов. А что уж говорить о флоте! По своей силе он уступал японскому в полтора раза. У русского стрелка было патронов в два раза меньше, чем у японского. Царивший в армии протекционизм привел к тому, что многие генералы оказались некомпетентными. Несмотря на личное мужество многих русских офицеров и солдат, российская армия терпела поражение за поражением.

В начале войны каждая из сторон не сомневалась в победе. Императрице Харуко явился во сне Сакамото Рёма, который сыграл столь большую роль во время реставрации императорской власти. Он якобы сказал: победа будет за нами. Придворные были одушевлены чудесным сновидением[305].

Первые поражения российского флота произвели тяжелое впечатление как на Россию, так и на значительную часть христианского мира. Уже в конце февраля немецкий журнал «Югенд» напечатал стихи поэта и драматурга Рудольфа Грейтса «Памяти „Варяга“». Пересказанные на русский язык Е. Студенской и положенные на музыку неизвестным нам композитором, они превратились в русскую народную песню. Тем более что впоследствии авторство слов также прочно «забыли».

Замечательно, что в тексте «Варяга» столь откровенно разыгрывается «желтая карта», введенная в геополитическую колоду Вильгельмом. Официальная Россия с охотой согласилась с ним. Японское же правительство неоднократно заявляло, что эта война не имеет ничего общего со столкновением рас или же религий – она направлена «всего лишь» на обеспечение справедливых интересов страны и защиту Кореи.

Очень многие американские газеты восторгались победами японской армии. Даже не столько победами японской, сколько поражениями русской. Временами казалось, что союзником Японии является не только Англия, но и Америка. Такой тон значительной части американской прессы приписывали действиям еврейской общины – ввиду того, что российские власти попустительствовали внутри страны антисемитизму. Японский же истеблишмент, казалось, позабыл про обиду, которую нанес ей коммодор Перри, было проведено торжественное заседание по случаю пятидесятилетия со дня подписания «Договора о дружбе». На нем, в частности, предложили учредить фонд Перри для помощи малоимущим японским семьям и тут же, на заседании, было собрано более 63 тысяч иен. Во всех выступлениях японской стороны отмечалась неизменная дружественность Америки[307].

Из крупных стран с Россией оставалась только Франция, обеспокоенная судьбой своих индокитайских владений ввиду усиления Японии.

В течение трех десятилетий борьба против неравноправных договоров была стержнем внешней и внутренней политики Японии, но теперь времена изменились. Впрочем, если бы не эскадры Перри и других «дружественных» государств, с сёгунатом ничего бы не случилось и подавляющее большинство нынешних сильных мира сего не имели бы никаких шансов на возвышение.

Для того чтобы поддержать впечатление о своей религиозной терпимости, японские власти старательно оберегали русскую православную миссию в Токио, а также православных японцев от посягательств ультранационалистов. Количество полицейских, охранявших миссию, производило на зевак такое впечатление, что они стали считать: раньше эта земля принадлежала русской миссии, а теперь она перешла к японскому правительству[308]. Тем не менее «простые люди» почти повсюду воспринимали православных японцев как русских секретных агентов, шептали и кричали о том, что на оборотной стороне икон имеется изображение Николая II, которому и поклоняются в действительности верующие[309]. Оскорбления и избиения православных были довольно часты. Случалось даже осквернение могил. Колокольный звон, столь полюбившийся многим обитателям токийского района Суругадай, где располагался Воскресенский собор, пришлось отменить. В Японии православие воспринимали не столько как «мировую» или же «греческую» религию, сколько как официальную идеологию Российской империи.

И это несмотря на то, что повсюду стало широко известно обращение отца Николая, поощрявшее свою паству молиться за победу японского оружия. При этом сам Николай молился за русское оружие. Но только в душе, а не на японских людях. Такое было время: считалось, что заключающийся в человекоубийстве патриотизм – наивысшая человеческая ценность.

Несмотря на националистический прессинг, православные японцы держались крепко, выходов из православия было мало. Они действовали в соответствии с национальными установками: раз начатое оставлять нельзя. Но новых крещений стало, конечно, меньше.

Когда пронесся слух о возможном появлении в районе Токио русской эскадры, в столице немедленно взлетели цены на рыбу – рыбаки стали бояться выходить в море. Раньше, до войны, торговцы с нетерпением ждали, когда русские моряки сойдут на берег, но теперь все обстояло иначе.

Шпиономания захлестнула Японию. Некая женщина обратилась в полицию с требованием арестовать ее мужа на том основании, что он является российским агентом. При допросе выяснилось: он сбежал из дому, захватив с собой какие-то пожитки. Она же решила, что если полиция поверит в ее шпионскую версию, то мужем займутся серьезно и схватят быстро. Газета «Ямато симбун» опубликовала список иностранных шпионов, в который попал даже доктор Бёльц, пользовавший наследного принца Ёсихито и награжденный японским орденом. Бёльц пожаловался в Министерство двора, ему предложили охрану, а редактора отчитали, и он без промедления опубликовал опровержение. В другой газете появилась статья, превозносящая заслуги немецкого доктора[310]. Журналисты, бывало, бежали впереди паровоза, но стоило сделать им намек, как их мысль – пока что! – начинала работать в правильном направлении.