Но не только золото и знамена. В этом году отмечался тысячелетний юбилей поэтической антологии «Кокин вакасю» («Кокинсю») – «Собрание старых и новых японских песен». Она была составлена поэтом и придворным Ки-но Цураюки по императорскому указу. Считалось, что в эпоху, когда китайский письменный язык был при дворе намного более престижным, чем японский, создание этой антологии знаменовало собой начало возрождения собственной культуры. В «Кокинсю» собрано множество стихов, воспевающих весеннюю сакуру. Китайские же поэты отдавали предпочтение сливе. В антологии тоже есть стихи о сливе, но во время войны особую актуальность приобретала именно сакура. По случаю юбилея Ки-но Цураюки присвоили очередной придворный ранг.

В январе после длительной и кровавой осады пал Порт-Артур. Английские газеты наперебой поздравляли своего союзника. На страницах «Лондон стандарт» генерал Ноги ответил короткой благодарностью, в которой, в частности, сказал, что эта победа не заслуживает похвалы, ибо слишком много людей полегло на поле боя. Однако японские газеты взяли другой тон. Стали говорить, что японцы соединяют в себе воинские доблести спартанцев и мудрость афинян. Свои победы японцы в то время желали видеть в международном преломлении.

Ноги Марэсукэ

После падения Порт-Артура многим взятым в плен русским офицерам разрешили вернуться домой под расписку о том, что они больше не будут участвовать в военных действиях. Вильгельм II наградил Ноги орденом императора Фридриха. Точно так же, как и командовавшего обороной Порт-Артура Стесселя. Это было время, когда еще ценили не только храбрость победителей, но и мужество побежденных.

Подготовка к празднованиям по случаю взятия Порт-Артура началась чуть ли не в самом начале войны. Потом планировалось взять крепость и ко дню рождения Мэйдзи (3 ноября), и к открытию зимней сессии парламента, но удалось это сделать только сейчас. Патриотический угар охватил всю Японию. Праздничные бумажные фонарики и национальные флаги сметались с прилавков. Для подавляющего большинства японцев взятие Порт-Артура являлось прежде всего долгожданным актом возмездия за то, что Россия отобрала его у Японии. У домохозяек вошла в моду прическа «высота 203», якобы напоминавшая по форме ту самую высоту, с которой генерал Ноги обстреливал из тяжелых орудий Порт-Артур. Школьники маршировали по улицам, демонстрируя недетскую лояльность. В стройных колоннах находились и мальчики, и девочки. Старшее поколение японских женщин о таком равенстве не могло и мечтать. Японские девочки теряли в женственности, но зато прибавляли в мужественности.

Россию стали называть «бумажным медведем», раздавались все более громкие голоса, что теперь-то японская армия запросто домарширует до Байкала. В Японию стали прибывать суда с 30 тысячами плененных защитников Порт-Артура. На станциях, где останавливались составы с узниками, собирались молчаливые толпы. Люди хотели посмотреть на своих противников. Они были православными, многих из них размещали в буддийских храмах. Контроль над содержанием заключенных осуществляла французская миссия.

Военные успехи Японии были достигнуты не только благодаря победам на фронте. В России японцы имели разветвленную агентурную сеть, в которой были задействованы сотни подданных императора Мэйдзи, работавших парикмахерами, поварами, продавцами, проститутками. Японское командование имело детальнейшие сведения о дорогах, коммуникациях и дислокации российской армии. Японская разведка активно закачивала в российских социалистов, известных своими «пораженческими» настроениями, деньги и оружие[326].

Особенно известную роль сыграл в этом отношении полковник Акаси Мотодзиро (1864–1919). Через него финансировалось революционное движение в России. До войны он служил военным атташе в Петербурге, а после разрыва дипломатических отношений вместе со всем персоналом посольства переправился в Стокгольм. Там проживало немало финнов, высланных из России по политическим соображениям. С их помощью Акаси организовал закупку в Швейцарии 25 тысяч винтовок и свыше 4 миллионов патронов. Часть оружия переправили в Лондон. После этого купили 315-тонный пароход «Джон Графтон», который доставил оружие в Финляндию[327]. Однако после того, как 4 и 6 сентября две партии оружия были выгружены, «Джон Графтон» налетел на мель и его пришлось взорвать. Подавляющая часть оружия попала в руки полиции. «Джон Графтон» сел на мель без помощи российской контрразведки, которая не смогла помешать осуществлению операции.

Свой доклад о деятельности в Европе Акаси назвал совсем не по-шпионски – «Ракка рюсуй» («Опавшие цветы и поток воды»). Это выражение – метафора сострадания и любви: влюбленный цветок-мужчина падает вниз, а вода принимает его в свои объятия. Он, разведчик Акаси, словно цветок «упал» в волны Мирового океана, по водам которого он слал российским революционерам оружие. Акаси был не только шпионом. Он был еще поэтом и художником. Поэтом и художником Великой Японской Империи.

Японские шпионы, конечно, помогали революционерам в России, но не стоит думать, что эта помощь могла оказать хоть сколько-нибудь существенное влияние на ход боевых действий. В мае случилась Цусима – балтийский флот потерпел жуткий разгром. Перед началом сражения на флагмане «Микаса» взвилось боевое напутствие: «Жизнь и смерть империи зависят от этого сражения, пусть каждый сделает все, что в его силах». В этом поражении русского флота трудно винить Акаси. Теперь Россия могла вести войну только на суше.

Однако, несмотря на все победы, ближайшее будущее представлялось японскому командованию весьма туманным. Оно понимало: военный, людской и ресурсный потенциалы России, если оценивать их с точки зрения долгосрочной перспективы, были несомненно выше. Япония начала войну первой, первой она стала и добиваться мира. Наиболее здравомыслящие государственники еще до начала войны отдавали себе отчет в том, что Япония может выдержать только один год боевых действий. К затяжной войне страна была не готова. Ни материально, ни психологически – японцы не имели исторического опыта ведения длительных войн.

По просьбе министра иностранных дел Комура Дзютаро, в качестве инициатора переговоров о мире выступил американский президент Теодор Рузвельт. Сообщение о его предложении было встречено общественным мнением в штыки. Однако правительство 10 июня согласилось на переговоры.