существует, то через Теобальда Лекюйе он послал такой знак, что яснее некуда: пора уходить. Вернее – пора бежать.

«Нам было стыдно. Мы не обсуждали это меж собой, однако есть сущности такого рода, в отношении коих слова излишни. Да, нам было стыдно от того, что когда пришла истинная нужда, никто из Маленькой Армии не оказался рядом с Хель, чтобы помочь. В том не было какого-то особого умысла, просто... так сложилось. Кости судьбы покатились и упали определенным образом.

Однако…

Лишь сейчас, спустя много, очень много лет признаюсь тебе – я был рядом. Почти дошел. Я стоял у самого дома и слушал ужасные крики в ночной тьме, которые будто выворачивали мою душу наизнанку. И тогда я допустил величайшую слабость в жизни. Акт самой большой трусости. Да - я тихо сбежал, вернулся обратной дорогой, повторяя себе, что это лишь во благо, что Хель умна и умела, что с родами она справится как никто иной, от меня же скорее произойдет суета и помеха, нежели польза. Так я утешал себя тогда, так повторял в уме и после, потому что стыдился произнести оправдание вслух. До сего дня.

Из этого же признания произойдет следующее. Многие спрашивали меня, как появились Марш Копий и Слова Ненависти. Как Пантократор вложил мне в руку перо, истекающее чернилами, как послал ангелов гнева и возмездия, нашептавших во сне заветное. Однако, правда безыскусна и даже скучна - не было никаких ангелов и божественного озарения. Мною двигал стыд. Обжигающее чувство, которое не слабело со временем. Память о том, что я мог – и не сделал. В действительности яростные слова, коими я бичевал наших врагов, произошли от горячего желания искупить грех слабости.

Что ж, Марш и Слова вписали мое имя в историю Смертного Века… Они же погубили мою душу навеки, ибо пусть Белый Рыцарь и говорил, приводя в пример себя, что нет греха, коего не мог бы положить на весы Пантократор, дабы измерить и оценить меру возможного искупления… я знаю и знал всегда – сотворенное мной Зло не имеет пределов, нет ему прощения.

Помни об этом, помни о том, как одно решение, вызванное слабостью, вполне может удивительным, непостижимым для тебя образом потянуть долгую нить последствий. Вспоминай о моей горькой участи каждый раз в минуты, когда дьявол прельщает тебя соблазном легких решений и необременительных деяний.

Остается лишь гадать, что могло произойти, что изменилось бы, окажись кто-то из нас рядом в ту ночь. Подставь плечо в трудную минуту, скажи доброе слово друга в час, когда душа печальна и пребывает в смятении. Однако нас рядом не оказалось. А Хель получила еще один урок того, что наш мир – плох, ибо в нем царствуют безраздельно жестокость, несправедливость и неблагодарность.

И уж много лет в полуночный час, когда сон бежит старика, я вновь и вновь задаюсь безответным вопросом – не то ли одиночество сломало Хель? Не с тех ли сумерек начался ее – и наш! – долгий путь во тьму?

Что ж, ответ сможет дать лишь Бог. Близок уж день, когда я, наконец, смогу задать Ему этот вопрос, и если Он изречет: «Да, так воздалось вам за грехи. Ибо вы были слабы, себялюбивы, пренебрежительны и думали о себе больше, чем о ближнем, коий нуждался в помощи»… Что ж, я отвечу со всей искренностью: «Гнев Твой тяжел, Господин мой, но мера воздаяния справедлива ибо все мы были виновны. Все мы создали Красную Королеву»

Глава 30

Глава 30

Елена сидела на крепко сколоченном табурете и молча смотрела в окошко, затянутое промасленной бумагой. Снизу доносился типичный шум более-менее пристойного заведения, где не возбраняется гулять и пить, однако пресекаются непотребства и скандалы. Звучали голоса, время от времени слышался громкий возглас, здравница или стук разбитой керамики. Шуршал веник, жестко тяпал мясницкий тесак на кухне. Гремел сланец для печи, отгружаемый с тележки развозчика. Марьядек дрова не шибко любил, считая, что местный уголь обходится дешевле, а если блюда вроде как горчат – кому горько, тот пусть и не ест. В общем, тянулся рядовой и не примечательный день в кабаке «Под сломанной стрелой», где Елена вчера «заселилась» на льготных условиях, словно мастеровой или купец чуть выше среднего – в отдельную комнату с чуланом, каморкой для слуги, умывальником и ночным горшком.

Витора тут же начала помогать по хозяйству и на кухне, отрабатывая питание. Елена проспала оставшийся день и всю ночь, продолжила это занятие до полудня, затем, отдохнув и пообедав миской каши со шкварками, стала думать, как жить дальше.

Судя по всему деньги таки победили, а семья Сибуайенн решилась встать в открытую оппозицию новому императору и его жутковатым сподвижникам. Формально в городе был объявлен праздник, ползли слухи о торжественном приеме, который тетрарх устроил делегации Сальтолучарда. Прием включал в себя охоты, пиры, а также иные развлечения, достойные знатных людей. У городских настроение было не праздничное, а скорее надрывно-веселое, на грани истерического срыва. Что-то подобное лекарка уже видела, перед тем как рванул Мильвесс, и опыт наводил на размышления.

Договор Сальтолучарда с тетрархией сулил много интересных возможностей, в том числе для Артиго, но Елене было недосуг, да и лень просчитывать, что из этого следует. Сейчас все ее помыслы сосредоточились на бегстве из столицы, а в перспективе – из королевства. Чем дальше, тем больше в голове оформлялась безыскусная идея – не двинуть ли обратно, туда, где все началось? Да, там просто и жестко: вот ты, а вот смерть, разбирайтесь между собой, однако, судя по всему, на остальном континенте скоро будет примерно то же самое, только хуже. Начинать новую жизнь имеет смысл на фронтире. Опять же хороший шанс повстречать старых знакомых, например Шарлея-Венсана.

Не вернуться ли на Пустоши?..

Колокола отзвонили середину дневной стражи, то есть часа два-три после полудня, если на земной манер. Елена заложила руки за спину, вытянулась до звона в позвоночнике и громко, четко вымолвила:

- Пантин, ты нужен мне.

И ничего не произошло. Елена подождала немного, глянула на стену, как будто чудо могло произойти, если не видеть момент его осуществления. Снова подождала. Опять ничего.

- Значит не судьба, - вздохнула она и шарахнулась с возгласом:

- Да чтоб тебя!

- И тебя тем же хвостом по тому же месту, - иронично ответил наставник, сидя на топчане. Пантин прислонился к стенке и вальяжно закинул ногу