комментариями, полученными от анонимных источников лейтенантом Терри Гарднером в Майноте после смерти Джона Карра. Примечательно, что, поскольку ни один из информаторов, включая тех, чьи имена известны, не знал об отчетах баллистической экспертизы, они не могли вдохновиться отсутствием внятных выводов баллистиков.

Я указал на это Тому Маккарти, заявив, что будь я сам информатором, пытающимся солгать, это, вероятно, стало бы последней выдумкой, к которой я бы прибег, поскольку такие слова шли бы наперекор тому, что люди считают установленным фактом.

– А ты бы не побоялся, что тебя дискредитируют, начни ты молоть подобное? – спросил я.

– Именно по этой причине мы и должны отнестись к сказанному ими намного серьезнее, – ответил он. – Есть такой полицейский метод: скрыть ключевую информацию, чтобы иметь возможность оценить значимость полученных сведений. Если информатору было неоткуда узнать о какой-либо улике, доверие к нему растет. Полиция скрыла от общественности информацию по баллистике по другим причинам, а не для дальнейшего подтверждения. Так что в том, как все сложилось, есть своя ирония.

Тюремные источники, кстати, заявили, что полученная от них информация поступила непосредственно от Берковица, и факт их общения с последним был точно установлен. Суть в том, что теперь, в дополнение к прочим доказательствам существования заговора и к собственному лживому признанию Берковица, сделанному в 1977 году, появились серьезные вопросы и относительно пистолета.

– Я понимаю, почему власти пытались все это замолчать, – сказал я Тому Маккарти. – Они скорее позволили бы виновным остаться безнаказанными, чем признались, что в деле против Берковица имеются дыры.

– Если это так, теперь все иначе, – просто ответил Маккарти. – Даже если мы никогда не сумеем арестовать кого-либо еще, мы можем по крайней мере сообщить о том, что обнаружили, и, возможно, тем самым на некоторое время загоним этих психов в подполье.

* * *

Оптимизм Маккарти не казался обоснованным. Не было никаких признаков того, что убийства прекратились, хотя внимание группы теперь, похоже, переключилось на то, чтобы заставить замолчать собственных утративших доверие членов. Многому еще предстояло произойти.

На следующее утро после выхода телепередачи газеты «Ганнетт» опубликовали полный текст интервью Сантуччи вместе со статьей, которую я подготовил по делу Арлис Перри. В полной записи беседы, сокращенной для телевидения, чтобы она уместилась в их формат, Сантуччи выразил свое давнее недовольство первоначальным расследованием «дела 44-го калибра».

«Я действительно хотел, чтобы судебное разбирательство тогда состоялось, потому что мне было важно прояснить несколько возникших в моей голове – как, думаю, и в умах других – вопросов [связанных с заговором]. Думаю, что на них следует ответить».

«В этом деле, – продолжил он, – портреты людей – эскизы подозреваемых – сильно отличались от Берковица. И это лишь одна из проблем. Утверждения, что на месте событий заметили более одного транспортного средства, и временные отрезки, в течение которых убийца добирался из одного места в другое, вызывали у нас серьезные вопросы».

Затем Сантуччи осторожно изложил сильно беспокоивший его аспект дела: «Если существуют люди, связанные с Берковицем, они могут и сегодня делать то же самое. <…> И я думаю, что одна из моих задач состоит в том, чтобы предотвратить подобное, – чем я сейчас и занимаюсь».

Я спросил окружного прокурора о большом числе умерших подозреваемых.

«Мы изучили часть упомянутых вами инцидентов, и да, в деле присутствует подозрительно большое число людей, которых больше нет в живых, – сказал он. – Безусловно, расследование шло бы проще, если бы все их руководители – или все люди, косвенно или непосредственно вовлеченные в дело, – были бы по-прежнему живы. Но, к сожалению, многие уже мертвы».

Сантуччи подчеркнул, что уверен, что Берковиц виновен в убийстве – хотя и не единолично. Что же касается живых подозреваемых, то чуть позже он сказал: «У меня есть кое-какие мысли о том, с кем мне было бы полезнее всего поговорить. Существуют также люди, до которых я добраться не смогу. Я не знаю, где они сейчас находятся. И у меня также есть на примете несколько человек, местонахождение которых мне известно, но они вряд ли мне помогут».

Затем окружной прокурор обратился к первоначальной оценке Берковица как «психа-одиночки»: «Имеющиеся в моем распоряжении доказательства указывают на то, что он был абсолютно вменяемым, точно знал, что делал, и что у него имелся круг друзей, с которыми он был связан».

В завершение Сантуччи заявил, что, хотя им собраны доказательства существования заговора, аресты – это совсем другое дело.

«Вне зависимости от того, приведет ли [расследование] к обвинительным заключениям или нет… тут много спорного. Но моя главная цель – прояснить все, решить этот вопрос. <…> Я постараюсь собрать достаточно доказательств для судебного преследования. Хотя это несколько сложнее, чем просто ответить на нужный вопрос».

* * *

Теперь это стало достоянием общественности. И причастные к делу люди не пропустили этого сообщения. Для Дэвида Берковица, содержащегося в расположенной на севере штата тюрьме Даннемора, оно прозвучало громко и ясно. И он начал говорить со многими людьми – заключенными и теми, кто связан с тюрьмой. Ему нужен был совет; он подумывал найти адвоката, чтобы выяснить, что можно сделать для него и защиты его близких.

Теперь, когда еще несколько репортеров в своих статьях согласились с существованием заговора, от общественности снова начала поступать информация. Мы проверили множество сведений, но большая их часть, несмотря на искренность лиц, их сообщавших, оказалась несостоятельной. Однако один звонок властям был передан мне для дальнейшего изучения. Звонившего звали Боб Уильямс*, и он жил в маленьком городке в Коннектикуте.

«Я знал парня по имени Брайан Берч*,– сказал он. – Он чинил мою машину у себя дома осенью 76-го и как-то раз достал пистолет 44-го калибра и заявил: „Не связывайся с Сыном Сэма“. Он стоял на лестнице с пистолетом в руке. Я спросил его, что, черт подери, он имеет в виду, а он велел мне забыть об этом».

Я почувствовал, что Уильямс говорит серьезно, но история все равно казалась притянутой за уши. «Вы уверены, что это был 44-й калибр?» – спросил я и получил подтверждение, что что пистолет точно был револьвером 44-го калибра, хотя модель Уильямсу неизвестна.

Слова Уильямса имели потенциальную важность и по другой причине: осенью 1976 года никто еще не слышал прозвания «Сын Сэма». Впервые это имя использовали в письме Боррелли в апреле 1977 года. Уильямс сказал мне, что звонил в полицию Нью-Йорка, когда та еще расследовала нападения, но ему никто не перезвонил.

– Я знаю, что им нужно было проверить несколько тысяч имен, так что